А про него я долго не слыхал!
Быть может, он раскаялся в поступке?
Искал потом её, но не нашёл?
Не следует толочь мне воду в ступке:
Он не искал её. Он не пришёл.
Его недавно я случайно встретил:
Седой старик, два взрослых сына, дочь…
Живёт же вот такой на белом свете!
А интересно: помнит он ту ночь?!
Не может быть, чтоб вот такой не помнил:
Здоровья впору – на два молодца!
Всё хорошо… Но очень нелегко мне,
Когда я вдруг
встречаю…
подлеца!
* * *
«Финкельштейна, семнадцать», где ты,
Моя улица?.. Отчий дом…
Ни писатели, ни поэты
Не напишут теперь о нём…
Неказистый, одноэтажный…
Лишь на улицу – два окна…
Кто живёт в нём теперь – не важно!
Что – не я, не его вина…
Здесь росла и цвела орешня,
И бассейн в глубине двора,
Орошая водой черешню,
Мне прохладу дарил вчера…
Здесь бывал Абдулхай12 – мечтатель
И светлейшей души поэт…
Здесь уйгур Абдулла13 – писатель,
Не однажды встречал рассвет…
Жили планами те поэты,
Жил надеждами мой народ!
Но, увы, растоптал надежды
Тот проклятый, тот чёрный год!
Да, погашены все рассветы
В тот кошмарный декабрьский день…
Но причина – не те наветы,
Что виновников прячут в тень!
Врут не только враги порою…
Врали многие. Кто как мог.
Я причины вранья раскрою,
Если выживу… Дайте срок!
Сколько пролито слёз напрасных!
Кто измерит тот страх, ту боль
Обездоленных и несчастных,
Обречённых на эту роль!?
Разметала по свету вьюга
Беззащитных детей и жён…
Так и ищут они друг друга…
И – кто выжил, и – кто сражён…
Ох вы, дети «врагов народа»?..
Злая выпала вам беда:
Вы не старитесь год от года!
Вы всё – «ДЕТИ (!) ВРАГОВ НАРОДА»
И такими вам быть всегда!..
Ну, а жёны… Они старели.
Если выжили! На глазах!
Их состарили те метели,
Что вам песни печали пели
В Богом проклятых детдомах!
«Финкельштейна, семнадцать» знает,
Каково вам жилось тогда…
Понимает и сострадает.
Будет помнить о вас всегда!
Здесь уже не цветёт орешня…
И бассейна давно уж нет…
Но из детства моя черешня
Мне всю жизнь посылает свет…
«Финкельштейна, семнадцать», царствуй (!)
Надо мною, меня любя…
«Финкельштейна, семнадцать», здравствуй:
Я пришёл
навестить
тебя…
1994 г.
* * *
Разорили гнездо. Разорили…
Раскидали по свету птенцов!
А птенцы неокрепшими были…
Как мне жаль
тех несчастных отцов,
У которых отняли свободу
И заставили в клетках сидеть!
Каково было им в непогоду
Сквозь решётку на волю глядеть?!
Сознавать, что никто не накормит
И летать не научит птенцов…
Подрубили у дерева корни…
Как мучительно
жаль мне
отцов…
1987 г.
* * *
Ещё прохладно по утрам
В моём Ташкенте…
Ещё участвую я там
В эксперименте,
Который начат был давно,
Почти что в детстве…
И изменилось лишь одно
В моём наследстве —
Исчезли школьные друзья
Из поля зренья.
И вот один брожу здесь я,
Ищу спасенья
От мрачных мыслей, от тоски,
От потрясений…
Не замечай мои виски,
Ташкент весенний!
Они седые, знаю я,
Они седые:
Следы беды, следы вранья
И ностальгии…
Ты был неласков, мой Ташкент!
Ты был… Да что там!
Мы завершим эксперимент
Назло «сексотам»!14
«Они же живы до сих пор!
Они же живы…» —
Мне шепчет наш погибший двор
Из-под крапивы…
Ты не забыл те дни вранья,
Те годы мрака,
Когда под визги воронья
Цвела клоака!
Они хотели превратить
Меня в скотину!
Им это сделать удалось
Наполовину:
Они могли повелевать
Не только мною,
Но – всем святым, что сохранилось
За спиною!
Но даже там, когда они
Меня сломали,
В те унизительные дни,
В те дни печали,
Ты был со мною, мой Ташкент!
Давал мне силы!
Я не прервал эксперимент
На дне могилы!
И за чертою бытия
(Ты знал едва ли)
Мои ташкентские друзья
Меня спасали.
Они спасали и спасли!
Мы снова – вместе,
Мой город! Соль моей земли!
Хранитель чести!
Я вновь с тобой наедине,
В цветущем мае…
Как хорошо с тобою мне,
Земля
родная…
1994 г.