–Стройся, в баню пойдем грехи смывать.

Баня была хорошая, с березовым веником, интересно: откуда веники? Берез я здесь не видел. После баньки нам выдали форму. В новой форме мы казались все одинаковые, я никак не мог найти Богдана, а он сидел рядом.

–Да, у казаков форма лучше, – проговорил Кузьмин.

–Конечно, лучше, пойдем проситься?

–Погоди, оглядеться надо.

–Ну, гляди, гляди.

Ужин был по распорядку, нас поселили в отдельную казарму, показали, кто, где будет спать. Прапорщик всё объяснил и ушел. Утром нас разбудил громкий крик дежурного:

–Сотня, стройся!

Итак, началась наша служба. Перед строем стоял офицер с суровым видом и очень громко говорил:

– Меня зовут штаб-капитан Павлов Андрей Ильич! Ко мне обращаться: Ваше благородие. Передо мной стоит задача: в кратчайший срок сделать из вас солдат. Я со своей стороны буду от вас требовать все, что захочу. Вы со своей стороны будете выполнять все, что я вам прикажу. Всем все понятно?

–Так точно, ваше благородие.

Вот так и пошли наши деньки солдатской нелегкой службы. С утра до вечера мы только учились ходить левой, правой, туда, сюда. Хуже всего приходилось переносить жару, вода всегда была теплой, вонючей. За малейший проступок заставляли стоять на одной ноге и час, и два. И это самое легкое наказание. Бывало, рассказывали, за нарушение дисциплины проводили сквозь строй – редко, кто выживал после такого побоища.

Офицеры в полку были разные, нам с Павловым не повезло – слишком суров, не жалел нас, будто не люди мы. К концу месяца понемногу стали втягиваться в службу. Как-то капитан вызывает Богдана к себе и спрашивает:

– Кто твой отец?

–Крестьянин.

–А у меня другие сведения. Грамоте обучен?

–Так точно, ваше благородие, обучен.

–И говоришь, что ты – крестьянский сын?

–Так точно.

–Ну ладно, иди, – с недоверием сказал Павлов.

Рядом на стуле сидел урядник в казацкой форме, уже в годах, он со вниманием оглядывал Богдана и поглаживал свою бороду.

–Вашбродь, он нормально служит, ничем не отличается от других.

–Ты меня не учи, позови ко мне Абрамова.

–Вашбродь.

–Все, пошел вон!

Через минуту я уже стоял на пороге.

–Разрешите, ваше благородие?

–Да, проходи.

Я прошел в темную комнату. В ней было только одно окно и то больше похожее на бойницу, рядом с окном стояли ружья. Я окинул их взглядом: должно хватить на всю нашу сотню. Павлов оглядел медленно меня с ног до головы и начал:

–Скажи-ка мне, Абрамов, почему ты всем говоришь, что Кузьмин – сын полковника, а он сам это отрицает. Ты ведь с ним из одной деревни, так?

–Так!

–Ну, вот и расскажи, а то мне непонятно. А я очень не люблю, когда что-то не понимаю, я в своей сотне должен знать все,– уже со злобой сказал Павлов.

Я решил для себя: если начал врать, то надо врать до конца.

–Ваше благородие, это очень длинная история.

–Я слушаю, – уже с яростью в голосе сказал Павлов.

–Его отец еще не закончил гимназию, – начал я, – французы заняли нашу деревню, все, кто мог защищать Родину, держать оружие в руках, ушли, кто в партизаны, кто в армию. Семен, так звали его отца, попал служить в армию генерала Барклай де Толли. Был у него ординарцем, всю войну прошел, дошел до Парижа. По окончании войны его ждала академия генерального штаба.

Меня несло. Капитан и урядник очень внимательно слушали, мне это нравилось, и я продолжал:

– После генштаба Семен приехал в деревню к Марфе. У них вскоре родился сынок Богдан. Но после Москвы и Петербурга Семен не смог жить в деревне; люди говорили, что в Москве у него есть еще жена, дочь Московского губернатора.

Павлов при этих словах аж со стула подпрыгнул, подошел к окну.