– Как не знать… Нас сегодня бомбили, – пожаловалась Анька, и смело облокотилась о борт подводы. – А вы, наверно, с самого фронта? Хоть бы заехали, супчика горячего похлебали… Наши мужья на фронте, воюют… Как там?

– Сейчас везде фронт, – сурово отозвался военный. – А за приглашение спасибо. Мы с бойцами вторые сутки на сухом пайке.

– Когда же немцев остановят? – вздохнула тетка Матрена.

– Глупый вопрос. Наши войска твердо занимают рубежи обороны возле Мечетинской, Егорлыкской…

От выгона послышался частый перебор подков.

– Наумцев скачет. Его конь. На заднюю ногу припадает, – подал голос Веретельников, заметив, что солдаты быстро взяли в руки винтовки. Один из них, приземистый, коротконогий крепыш, тут же поднялся и, как бублик, катая во рту российское «о», обратился:

– Товарищ лейтенант, разрешите водицы испить.

– Живо.

Солдатик мимоходом тиснул Лидию за локоть. Она отдернулась, но тот настойчиво шепнул: «Идем. По секрету…» Что-то в голосе бойца насторожило. Помедлив, Лидия подошла к бочке, приставленной к стене коровника.

– Ты, гляжу, баба строгая, – вполголоса забормотал кудрявый россиянин, делая вид, что никак не выдернет деревянную затычку. – Буренок мы угоним, а в дальнем овраге из винтовок… Не впервой. Смекаешь?

– Иванов! – взревел бритоголовый. – Ты чего там возишься?

– Чеку, товарищ лейтенант, заклинило.

– Я те заклиню! Марш ко мне!

Душную, многозвездную ночь коломутили дальние орудийные залпы и всполохи. Притихший ветер с запада был нагружен дымной горечью пожарищ, полыни, пресным запахом истерзанной земной плоти.

Заморенный конь, вскидывая головой, подрысил к базу и стал как вкопанный. Председатель спешился, молча глядя на офицера, шагнувшего навстречу.

– Вы Наумцев?

– Так точно. А кто вы? В чем, собственно, дело?

– Оперуполномоченный райотдела НКВД. Сургученко, – отрекомендовался приезжий и отвел председателя в сторону.

Не мешкая, Лидия позвала:

– Анна, поговорить надо. Подойди к нам…

Приглушенный разговор Наумцева и лейтенанта быстро перешел на повышенный тон. Оперуполномоченный не стеснялся в выражениях:

– Как это документацию колхоза не уничтожили? Вы что, ослы?

– Распоряжения я не получал…

– Зерно полностью вывезли?

– Вывозить не на чем. Лошадей мобилизовали. А быков всего четыре пары. С утра отправил обоз в Новоалександровскую. До се не возвернулся…

– А чем же ты, е… твою мать, тут занимаешься? – взревел лейтенант. – Под трибунал захотел?! Все зерно до рассвета ликвидировать! Акт составишь за своей подписью и кого-либо из членов партии. Ночью же вывести из строя сельхозмашины. До единой! Головой за это ответишь… Как я выяснил у скотника, живности в колхозе больше нет. И это стадо, согласно директиве РКО[4], не должно достаться фашистам!

– А зачем же коров завернули? Вот записка от ветврача, – Наумцев запустил руку в карман пиджака. – Его прямо на дороге какой-то майор мобилизовал. А подросткам дали приказ гнать стадо назад.

– Давай. Приобщу цидульку к делу… А теперь так. Две-три коровы забьете на мясо. Остальных отведем подальше в степь… Бабам здесь делать больше нечего. Командуй.

Наумцев вслед за лейтенантом повернулся к базу. Женщины стояли настороженной стайкой. За их головами, над бугром срывались огненные лоскуты зарниц. Иван щелкнул кнутиком по сапогу, точно собираясь с силами, глухо сказал:

– Взбаламутил вас, девчата, зазря. Отменяется дойка… Погоним коров на Бурбуки. Такая директива…

Лидия вышла вперед и с укором бросила:

– Ты нас, Ваня, не дури. Коровий расстрел удумали?

– Прикуси язык! За такие…

– За какие?!

– За такие разговорчики… Товарищ из НКВД!