Но вот тут как-то сразу, неожиданно согласились, и было это немножко непонятно и немножко даже грустно как будто.

Разве где-нибудь сшибли дешевых деньжонок, стибрили что-нибудь и не жаль было легко нажитого? Очень возможно… В конце концов надо использовать момент и предложить еще что-нибудь – авось возьмут…

Он проворно отмерил шесть аршин, надкусил край полотнища и быстро, с мягким треском, разорвал кусок по ширине. Проворно и ловко сверпул отрез в четырехугольный сверток и с особым шиком хлопнул им по полку.

– Еще чего не потребуется ли? – с улыбкой самой искренней преданности предложил он.

– Разве уж взять платков бабам? – полувопросительно сказал Копылов.

Терпуг небрежно и коротко отозвался:

– Можно.

– Извольте-с, – с готовностью подхватил Рванкин, наклоняясь корпусом к покупателям. – Есть свежей получки, на прошедшей неделе из Москвы пришли. Шалечки небольшие, каемочки шелком в тень расшиты… утирочки батистовые. Есть попроще – шириночки… Вот из цветковых не угодно ли?

– Давай из цветковых, – сказал Копылов и не утерпел, смешливо гигикнул, хрипло и странно, точно овца поперхнулась.

– Да гляди, чтобы добрый сорт! – прибавил Терпуг и тоже засмеялся.

– Да уж будьте покойны! Плохое не дадим – зачем плохое давать? Я сорт в людях, кажется, различаю.

– Ну, гляди!

Копылов небрежно перекинул несколько пестрых платков, выложенных Рванкипым на полок, потом отбросил три в сторону и небрежно спросил:

– Цена?

– Чуть не даром: по полтора рублика-с… И сейчас же Рванкин приготовился скостить по двугривенному в знак уважения к хорошим людям, но Копылов неожиданно сказал:

– Завертывай!

Рванкин чуть не засмеялся от радостного изумления. Но вздохнул и с умилением прибавил:

– Товар первосортнейший! Это ведь, заметьте себе, не жидовская Лодзь – это сама матушка Москва… сердце России-с! Из чаю-сахару не потребуется ли чего?

– Надо бы и чаю-сахару, да некогда, до другого раза! – серьезным, деловым тоном отвечал Копылов.

Терпуг взял оба свертка и пошел из лавки. Рванкин не мог понять, что это значит: шутит ли он, или забыл о деньгах, или проделывает над ним какую-нибудь смехотворную штуку? Копылов как стоял, так и остался стоять. Но когда Федот Лукич обратил к нему свой вопрошающий взгляд, он ухмыльнулся, приподнял фуражку в знак прощания и тоже пошел в дверь. Тут уж Рванкин не выдержал и кинулся бегом вокруг полка к двери.

– Э… э… господа почтенные! Так, не того… не годится! – крикнул он.

Копылов тотчас же обернулся и сделал шаг к двери. Остановился и Терпуг.

– А деньги? – проговорил Рванкин, и на покрасневшем лице его уже не было привычной улыбки, а глаза глядели тревожно и враждебно.

– Ты чего? – коротко бросил Копылов, точно и не слышал его вопроса.

– А получить? За тобой семь тридцать пять второй год терплю!

– Ну и терпи!

– А сейчас за наличные! Это уж – сделайте одолжение!

– Наличные?

– Да-с. А то что же это такое? Денной грабеж наподобие? Нам тоже не даром товар-то отпускают!

– Наличные тебе?

Копылов нагнулся к голенищу и вытащил большой сапожный нож, остро блеснувший при свете тонкими царапинами отточенного лезвия. Он хотел было крикнуть: руки вверх! Но вместо этого придавленным хриплым голосом прошептал:

– Лишь пикни! в-во!..

На один миг взгляд его поймал мгновенный толчок изумления в округлившихся от ужаса глазах Рванкина и странную улыбку помертвелых губ, перекосившую лицо в одну сторону. Было очень соблазнительно помахать ножом над головой купца и в конце концов шлепнуть его ладонью по маковке. Но казалось, что сзади кто-то уж смотрит, чужой, и вот-вот засмеется или дружески скажет: