«Переселение казаков на Терек не оспаривалось ни кумыками, ни кабардинцами, – пишет В. Г. Гаджиев[3], – более того, прибывшей вольнице были предложены земли, где они построили свои городки. Скоро казаки вошли в дружественные и даже родственные связи с горцами Северного Кавказа, от которых брали на своё обзаведение зерновой хлеб, скот, лошадей и даже жён невенчанных»[4]. Казаки поддерживали оживлённые связи с горцами, и чем отдалённее историческое время, тем прочнее были эти связи[5].

Казачество стремилось поддерживать и другие связи с «горчаками», т. е. горцами.

Подтверждением этому может служить письмо горцев Дагестана коменданту Кизляра: «Понеже же имели мы с терскими казаками доброе обхождение и, будучи в согласии, как они, так и мы довольны»[6].

«Горец, – писал Попко, – любит путешествовать, видеть новые лица, новые обычаи, даже страны – не дальше двух-трёх переездов коня. Ещё больше он любит померяться даром слова с новым человеком, поболтать, и гребенской казак был к услугам, потому что знал его язык. У гребенского казака мог он вкусить и запрещённой влаги»[7]. В ходе общения зарождалось и укреплялось куначество – этот своеобразный обычай кавказского побратимства. Горцы и казаки гордились своей дружбой и передавали её детям как священный завет от поколения к поколению.

В очерках «Истории Адыгеи» читаем: «Черкешенка не прочь была выйти замуж за казака, а казачья старшина считала за честь жениться на черкесских княжнах».

«Гребенская женщина, – писал Попко, – во множестве случаев была местного происхождения». Брачные отношения между терско-гребенскими казаками оказали известное влияние на физический тип казака, поразительная красота и крепость которого общеизвестны. Один из авторов писал: «Гребенцы совсем не похожи на обычных казаков. Вроде бы и русские, и в то же время чужие. Обличьем похожи на кавказцев: чёрные как смоль волосы, большие чёрные, с проницательным взглядом глаза, прямой, с чуть заметной горбинкой нос. Редко встретишь русоволосого и голубоглазого». Язык, религию, песни, поверья, обычаи хранили в первозданной чистоте. И совсем другими становились, когда встречали мирных горцев, приезжавших к ним в гости, когда легко и свободно начинали говорить по-татарски. Могли изъясняться по-кабардински, по-ингушски, по-чеченски и на других языках. А знанию языков способствовало аталычество: казаки и горцы по обоюдному согласию отдавали друг другу на воспитание малолетних детей.

Но не всегда отношения между казаками и горцами были мирные. Бывали времена, когда они становились неприязненными. Такой характер они стали принимать в конце XVIII – первой половине XIX века, и виною тому – разделяющая рука самодержавия. Как пишет дворянский буржуазный историк П. Г. Бутков: «В то время наблюдалось правило древних римлян, чтобы для пользы Кавказского края ссорить между собой разных кавказских народов»[8].

С превращением казаков в «оплот государственных интересов» самодержавие, имея целью разжечь вражду между ними и горцами, щедро наделяя казаков землёй, делало всё, чтобы внушить им мысль о превосходстве над горцами, стараясь убедить, что рост их благополучия зависит от «усмирения» и «покорения» горцев. Немалую роль в разжигании вражды к казакам сыграли и представители местного духовенства – «благочестивые таррикатисты», которые возбуждали в мусульманах вражду к христианам.

Всё это, а также и в особенности Кавказская война, нанесло весьма серьёзный удар по добрососедству горцев с казаками.

Однако представлять XVIII и начало XIX века периодом сплошной вражды между терско-гребенскими казаками и горцами неверно. «Если случайные факты не принимать за целое, – пишет А. Фадеев, – то следует признать, что взаимоотношения русского населения Северного Кавказа в XVIII веке остались мирными»