На той улице, где недавно еще цвели сады и играли дети, сейчас остались только обломки разбомбленных домов. Он увидел осунувшуюся старуху в грязном черном платье, бродившую среди развалин совсем недавно обрушившегося дома. Пожилая женщина вытаскивала из-под обожженных кирпичей какие-то лоскутки, обрывки одежды. «Хочет похоронить!» – догадался Мовлади.

Все эти годы, все это проклятое время он был далеко. Война началась, когда он учился в Москве. Думал – вернуться, но отец не хотел, чтобы он участвовал в этой бойне. И тогда он уехал на стажировку в Вену – на полученный благодаря связям отца с давним, еще по Казахстану, другом-Немцем, грант. Потом был Лондон, потом Рим, потом – Бахрейн. Теперь у него был свой дом в пригороде Вены, немаленькие счета в крупнейших банках мира – только здесь это не имело ровно никакого значения. Его карьерные успехи, вес в европейском обществе не помогли ему отвести смерть от старика-отца. Что же до денег… Здесь их и снять с карточки-то было негде.

Когда он звонил домой, отец и сестра уверяли его, что война закончилась, и надо восстанавливать свою родину. Выходит, они ошибались. В прошлом году басаевцы снова устроили бойню. И он понял, что нужно любой ценой вывезти отца и сестру с семьей за границу. Он вернулся слишком поздно.

Теперь он жалел, что оставался в стороне так долго. Что не был там, у Сержень-Юрта, или в Аргуне. Рядом – со своими – с Самиром, с Автарханом, с другими боевиками. А кто для него свои? Самир – вообще, говорят, Палестинец. А противостояла им – шестая рота 104-го полка. Того самого, где он сам служил в Афгане. Все настолько перемешалось, что никакой диплом финансового аналитика из Венского Университета не поможет разобраться.

Из троицы друзей, ушедших в Армию, и попавших в Афган, осталось двое – он и Автархан. Мага, лучший друг, сгинул без вести, через пару месяцев после его ранения. Говорили всякое, но он не вернулся в свое село, и все тут. Может быть потому что его никто не ждал – родители умерли еще в первую зиму, когда они бегали с автоматами в учебке, в Афгане; сестра – за это время успела выйти замуж. Дом опустел. Возвращаться Маге было некуда.

А вот Мовлади ждали. Отец, мама, сестра. И он выжил. Ему было куда возвращаться. Автархана он после возвращения из армии не видел – тот давно уехал из села, а вскоре и сам Мовлади уехал – сначала в Москву, потом и вовсе заграницу. Отец говорил, что война сильно изменила его: был – горячий, вспыльчивый мальчишка; чистый, и честный, а теперь стал спокойным и холодным, расчетливым. Как и его отец стал Хаджи, знатоком Корана и Хадисов.

Отец говорил еще, что Автархан учился в Каире, а в начале войны вернулся. Дальнейшего точно никто не знал, ходили слухи, что Автархан дружил с Шамилем и Салманом, был близок с Самиром, под самый конец, перед Хасаврютом – сблизился с Яндарбиевым и Масхадовым. Конечно, открыто об этом не говорили, это были лишь слухи; чем же сейчас занимался Автархан точно не знал никто. А отец его – почтенный Сулейман – стал имамом. И имел большой авторитет в Грозном-Джохаре.

Совсем рассвело, и Мовлади въехал на окраину города. Увидел тяжелые ворота, глухой забор. Остановил машину, вышел – и с удивлением отметил, как за ним, словно привязавшись, повернула хищную головку телекамера – на стойке, за воротами. Мовлади демонстративно показал камере пустые ладони и медленно пошел к воротам. Постучал в калитку, врезанную в левую створку, и та послушно отворилась ему навстречу.

На пороге его встретил заросший до глаз жесткой черной бородой высокий парень в разгрузке, десантных брюках и тяжелых прыжковых ботинках. На плече у парня висел АКМС, а за его спиной, в глубине двора, маячило еще двое таких же головорезов.