– Правильно я на Кавказ записался. Все тридцать три удовольствия: и горы, и море…

Странно было слушать такое от парня, по всей видимости навсегда прикованного к больничной койке или в лучшем случае к инвалидному креслу. «Ненормальные они, эти русские, чего веселятся – и сами не знают, – думал Руслан, глядя на неунывающего Степана, – но легко с ними, не надо напрягаться, чтобы казаться лучше. Это перед кавказцем слабость свою показать нельзя, а эти пожалеют и про свои проблемы с удовольствием поговорят. Правда, задевать за живое и обманывать нельзя, свирепеют в момент. Жаль расставаться с этим смешным Стёпой».

Вскоре в оренбургский госпиталь отправился и сосед справа, а потом незаметно опустела практически вся палата. Пока решали вопрос о том, что делать с Русланом, пришёл ответ из дома, но не от матери, а от соседей. Они писали, что его мать месяц назад скончалась от воспаления лёгких и что они постараются передать его письмо родственникам. Это известие окончательно сломило Руслана. Было невыносимо жалко мать. Страшила и своя собственная судьба. «Всех моих близких забрала эта проклятая война, а меня оставила совершенно беспомощным», – думал он, комкая единственной рукой страшное письмо. Слёзы, которые давно скопились в его истерзанной душе, потекли из широко открытых глаз, сбегая по отросшей бороде на подушку. В эту горькую минуту, когда к нему с очередной перевязкой подошла Лиза, он протянул ей скомканное письмо. Никого роднее её на этой земле для него не осталось. Пробежав письмо глазами, Лиза присела рядом и, гладя его по выздоравливающей руке, как заклинание, повторяла:

– Держись, мой хороший, держись, я с тобой.

От этих простых слов слёзы потекли ещё сильнее, но на душе стало легче. Ночью, во время дежурства, Лиза пришла опять, присев на низкий табурет, стоявший в опустевшей палате рядом с кроватью, она тихо начала разговор, которого они оба ждали.

– Руслан, так случилось, что после Кавказа закончилось моё счастливое и беззаботное детство. Хорошо, что я успела написать тебе из Адлера, а так не было бы даже этого письма, в котором мне очень хотелось признаться, что люблю тебя, но я не решилась. Да и сомнения мучили – нужны ли тебе мои признания? Уехал неожиданно, а тут ещё и эта стерва Раиса гадостей наговорила… Дома одно за одним повалились несчастья…

Лизины беды начались прямо на перроне вокзала. Как только они, шумные и весёлые, выгрузили на рыбинском вокзале свои рюкзаки, к Витьке подошли двое и заявили, что он арестован.

– Вы чего, мужики? – недоуменно уставился он на них. – За что? Я на Кавказе был, вот домой еду…

Со всем своим комсомольским задором Лиза бросилась было спасать Витька и объяснять, что он ни в чём не виноват и они действительно едут с Кавказа, но встречавшая её мать утащила её от греха подальше, зло шепча на ухо:

– Уймись, дура, а то и тебя загребут.

– За что? – недоумевала Лиза. – За что?

– Найдут за что, – заверила ее мать.

Про Лизину маму – Ефимию Петровну знакомые говорили, что хоть она читать, писать не умеет, но шибко грамотная, как учительша. Грамоты ей, действительно, выучить не пришлось, а вот жизненной мудрости набраться было где. Родом она была из Тверской губернии. Ей только миновал шестой годок, как сгорел их крепкий крестьянский дом, доставшийся матери в приданое от зажиточного деда. Имевшиеся в семье деньги удалось спасти, и на них работящая семья быстро возвела новый дом. Однако и новый дом вскоре сгорел, запылав от удара молнии. В этот раз семья едва успела выбраться из дома, оставшись не только без денег, но и без куска хлеба. Старшие братья Фимы, желавшие избавиться от лишнего рта, уговорили престарелых родителей отдать сестру в небогатую семью, как говаривали тогда, в услужение. К этому времени Фиме едва исполнилось семь.