Желание нравиться Петербургу и недостаточное знание истинной сути Кавказа привели М. С. Воронцова к непростительным ошибкам при организации сборов к походу в горы. Так, при нем была составлена многочисленная свита из разного рода людей, военных и гражданских, привлеченными разными видами своему будущему. К ним присовокуплен был штаб самого главнокомандующего с походной канцелярией. Одновременно М. С. Воронцов сохранил свиту и штаб своего предшественника генерала А. И. Нейдгардта, вероятно рассчитывая получать от этих людей дельные советы при определенных обстоятельствах, буде в них потребность. Еще ему хотелось своим вниманием к ним загладить негативное впечатление, произведенное отставкой их начальника и свою косвенную к ней причастность.

Все это скопление людей в соединении еще со штабом, адъютантами и ординарцами генерала А. Н. Лидерса, «составляло весьма значительную, небывалую на Кавказе по размерам группу лиц штабов и свиты, требовавшую значительное число вьючных лошадей, что увеличивало обоз, затрудняло его продовольствие и усложняло его прикрытие, в ущерб подвижности, проходимости и боеспособности отряда»[207].

Непростительным было соединение кавказских батальонов с полками 5-го пехотного корпуса, частями различных казачьих полков и кавказскими милициями, что, нарушая постоянную организацию частей, повело к полной разнородности состава отряда. Все это не только свидетельствовало о явном просчете главного командования, но и «подало повод острословам к шутливому наименованию отряда – “армией Ксеркса”»[208]. В этой шутке, запущенной в ход острыми на язык кавказскими старожилами, заключался и саркастический намек на исход ксерксова воинства в войне с греками.

М. С. Воронцов полагал, как то мыслилось и в Петербурге, что многочисленность отряда также должна была внушить горцам мысль о всемогуществе российского императора, воочию продемонстрировать его силу, который, если того потребуют обстоятельства, может заполонить горы и леса Кавказа своим воинством, не оставляя шансов непокорным.

В Петербурге до самозабвения увлеклись идеей захвата резиденции имама, чтобы окончательно сломить Кавказ и заставить его покориться. В основе такого расчета лежала мысль, может быть, правильная по отношению к Европе, но совершенно ложная для Кавказа – захватом столицы противника разом решить исход противостояния[209].

Не понимая условий и нравов Кавказа, в Петербурге преувеличивали значение роли резиденции Шамиля. Как свидетельствовал опытный кавказец К. К. Бенкендорф: «В этой стране не существует такого центрального пункта, занятие которого решило бы ее завоевание. Кавказские племена лишь в весьма ничтожной степени находятся в зависимости друг от друга и в политическом, и в материальном отношении. В настоящее время их связывает только власть Шамиля, и его авторитет господствует только там, где он находится лично, не привязываясь, однако, к одному месту более чем к другому»[210].

Однако, приняв на себя обязательства перед императором выполнить его наказ и предпринять все запланированные меры повредить Шамилю, М. С. Воронцов, даже поняв к концу мая 1845 г. всю неподъемность возложенной на себя ноши, не разрешил себе открыто об этом сказать Николаю I, поскольку ожидания победы и славы, прежде всего для государя, продолжали витать при дворе и в светских салонах. М. С. Воронцов решил довериться Божьей воле и непременно исполнить свой долг: вдруг вывезет!

Вся экспедиция в горы была составлена из нескольких последовательных или одновременных операций и этапов, охватывая территории Чечни и Дагестана. По мнению М. М. Блиева: «Даргинская экспедиция предполагала не только наступление на резиденцию имама, но и имела более широкий фронт действий, направленных на ликвидацию имамата как государственности Шамиля»