– Фюрер считает поведение Варшавы абсолютно недопустимым.

Несмотря на отсутствие восклицательного знака в голосе,

Риббентроп местами перешёл на визгливые ноты.

– И он полагает, что напряжение во взаимоотношениях наших стран достигло такой степени, что развязки можно ждать в любое время!

– Да, он писал мне об этом.

Под будничный тон не удостоив гостя и взгляда, Сталин спокойно выбил пепел из трубки, и принялся заряжать её новой порцией.

– Хотелось бы узнать – хотя бы в общих чертах – что в Берлине понимают под «развязкой»?

– Ну-у… ф-ф-ф…

Риббентроп в очередной раз растерялся. Он, не дипломат, никак не мог ещё привыкнуть к обезоруживающей прямолинейности Сталина. Русский вождь заходил на интересующий его вопрос, минуя все обязательные и необязательные «дипломатические околичности». Это сразу же давало ему фору, а его визави – совсем даже наоборот. Именно поэтому рейхсминистру и потребовался сейчас мгновенный совет Шуленбурга. Он скосил глаз на посла – и тот молча смежил веки.

– Германия хочет решить все споры с Польшей мирным путём, господин Сталин.

– Данциг и «коридор»?

– Да, господин Сталин!

– Но, если конфликт окажется неизбежным…

Многозначительным взглядом Сталин предложил гостю поставить точку – и тот не стал уклоняться.

– … то Германия не переступит демаркационную линию.

Сталин пыхнул трубкой, и молча откинулся на спинку кресла. Некоторое время в кабинете царило молчание. Русские молчали бесстрастно. Шуленбург с Хильгером составляли им компанию. Риббентроп в очередной раз не выдержал проверку дипломатией: побледнел, «заострился» чертами и закусил губу.

Наконец, Сталин «дружелюбно обдал» Риббентропа свежим облаком табачного дыма, и взглянул на часы.

– Восемнадцать тридцать. Мы работаем уже три часа. Немецкая делегация, вероятно, желает отдохнуть после дороги.

Лицо рейхсминистра посерело: он «как-то» не услышал в заявлении советского лидера вопросительного знака. Сталин не спрашивал и даже не констатировал: он приговаривал. Приговаривал судьбоносные для рейха переговоры к очередному раунду. Приговаривал, сохраняя на лице «византийскую» невозмутимость.

– Боксёры – и те нуждаются в отдыхе через три минуты. Но мы дадим господину Риббентропу не три минуты, а три часа. Я полагаю, трёх часов господину министру будет достаточно.

Тут заулыбались даже Шуленбург с Хильгером: они уже немножко изучили юмор советского вождя. Юмор формата «в каждой шутке – лишь доля шутки». В данном случае их устраивали оба компонента: и шутка, и её доля. В предложении Сталина никакой трагедии для себя они не усматривали. Ведь переговоры даже не откладывались: в них объявлялся всего лишь «обеденный перерыв». Не сразу, но сообразил это и Риббентроп, отчего раздумал снова бледнеть и кусать губы. Напротив, он даже улыбнулся. Улыбнулся широко, в «истинно аристократической манере».

– Ценю Вашу заботу обо мне, господин Сталин. С чувством огромной признательности.

– Если нет возражений, то Вы имеете возможность ценить её до двадцати двух ноль-ноль.

Под общий смех Риббентроп и Сталин поднялись со своих мест, и протянули друг другу руки…

В десять вечера немцы в очередной раз продемонстрировали свою пунктуальность. Теперь они пришли вчетвером: подключился Гаусс. Немцы поняли, что переговоры выходят на кульминацию, но сочли не лишним продемонстрировать своё понимание ещё и Гауссом. Заодно и русским делался насквозь прозрачный намёк: «чтобы герру Гауссу два раза не ходить».

– Господин Сталин, на первой нашей встрече Вы сказали – цитирую дословно: «О юго-востоке Европы мы поговорим как-нибудь в другой раз». Смею заметить, что этот раз – именно «другой». Вам так не кажется?