Я последовал за ней и, сняв со всем изяществом, на которое был способен, мою новую шляпу, сказал:

– Сударыня, считаю долгом заявить вам, что не понимаю по-гэльски. Правда, я слушал ваш разговор, потому что у меня есть друзья по ту сторону границы и звук этого языка напоминает мне о них. Но если бы вы говорили по-гречески, я и тогда бы узнал не больше о ваших личных делах.

Она слегка поклонилась мне.

– В этом я не вижу ничего дурного, – сказала она; произношение ее было правильно и очень походило на английское, хотя звучало гораздо приятнее. – И кошка может смотреть на короля.

– Я не хотел оскорбить вас, – продолжал я. – Я не знаю городского обхождения и никогда до сегодняшнего дня не бывал в Эдинбурге. Считайте меня деревенщиной, и вы будете правы. Мне легче самому признаться в этом, чем ждать, когда вы это увидите.

– Действительно, довольно странно, чтобы посторонние люди разговаривали друг с другом на улице, – сказала она. – Но если вы воспитаны в деревне, то это меняет дело. Я тоже деревенская девушка и родом из Гайлэнда, как видите, поэтому я и чувствую себя как в чужой стране.

– Не прошло еще недели с тех пор, как я перешел границу и был на склонах Бальуйддера, – заметил я.

– Бальуйддера? – воскликнула она. – Так вы из Бальуйддера? При одном этом имени у меня становится радостно на душе. Если вы пробыли там довольно долго, то, конечно, узнали кой-кого из наших друзей и родственников.

– Я жил у чрезвычайно честного и доброго человека, по имени Дункан Ду Мак-Ларен, – отвечал я.

– Я знаю Дункана, и вы совершенно правильно назвали его честным человеком, – сказала она. – Жена его тоже честная женщина.

– Да, – согласился я, – они прекрасные люди. Местность там тоже очень красива.

– Где еще можно найти подобное местечко? – воскликнула она. – Я люблю все запахи его зелени и все, что там растет.

Мне очень нравилось оживление девушки.

– Жаль, что я не привез вам пучка вереска, – сказал я. – Хотя мне и не следовало заговаривать с вами, но теперь, когда оказалось, что у нас есть общие знакомые, очень прошу вас не забывать меня. Мое имя Давид Бальфур. Сегодня у меня счастливый день: я вступил во владение поместьем и недавно избежал серьезной опасности. Мне хотелось бы, чтобы вы не забыли моего имени ради Бальуйддера, – заключил я. – Я тоже буду хранить ваше имя в память о моем счастливом дне.

– Мое имя нельзя произносить, – отвечала она высокомерно. – Уже более ста лет его никто не упоминает, разве только случайно. У меня нет имени, как у Сынов Мира[1]. Меня называют только Катрионой Друммонд.

Теперь я знал, с кем имел дело. Во всей Шотландии было запрещено лишь одно имя – имя Мак-Грегоров. Но, вместо того чтобы бежать от такого нежелательного знакомства, я продолжал наш разговор.

– Я встречал человека, который был в таком же положении, как и вы, – сказал я, – и думаю, что он вам, вероятно, родственник. Его зовут Робин Ойг.

– Неужели? – воскликнула она. – Вы встречали Роба?

– Я провел с ним ночь, – отвечал я.

– Да, он ночная птица, – заметила она.

– Там было две флейты, – продолжал я, – и вы сами понимаете, как прошло время.

– Во всяком случае, вы, вероятно, не враг, – сказала она. – Это его брата провели мимо нас минуту тому назад в сопровождении красных солдат. Он мой отец.

– Неужели? – воскликнул я. – Так вы дочь Джемса Мора?

– Его единственная дочь, – отвечала она, – дочь заключенного! Как я могла забыть об этом хоть на час и разговаривать с чужими!

Тут один из спутников ее обратился к ней на ужасном английском языке, спрашивая, что ему делать с табаком. Я обратил на него внимание: это был небольшого роста человек, с кривыми ногами, рыжими волосами и большой головой. Впоследствии, на беду, мне пришлось поближе узнать его.