Хотя я сильно упал духом, но настроение у меня было все-таки решительное, когда я подошел к Пильригу и увидел красивый дом с остроконечной крышей, расположенный на дороге между группами молодых деревьев. У входа стояла оседланная лошадь лэрда, а он сам находился в кабинете среди ученых сочинений и музыкальных инструментов, так как был не только глубоким философом, но и хорошим музыкантом. Он довольно приветливо принял меня и, прочитав письмо Ранкэйлора, любезно предложил мне свои услуги:

– Чем я могу быть вам полезен, кузен Давид, так как, оказывается, мы кузены. Написать записку к Престонгрэнджу? Это очень легко сделать. Но что написать в этой записке?

– Мистер Бальфур, – сказал я, – я уверен, да и мистер Ранкэйлор тоже, что, если бы я рассказал вам мою историю во всех подробностях, она бы вам не очень понравилась.

– Очень жаль слышать это от вас, милый родственник, – ответил он.

– Я не принимаю вашего сожаления, мистер Бальфур, – сказал я, – мне нельзя поставить в вину ничего, кроме обыкновенных человеческих слабостей. Первородный Адамов грех, отсутствие прирожденной праведности и греховность всей моей природы – вот за что я должен отвечать. Меня научили также, куда обращаться за помощью, – добавил я, заключив по внешнему виду мистера Бальфура, что он будет обо мне лучшего мнения, когда увидит, что я тверд в катехизисе. – Что же касается светской чести, то ни в чем важном не могу упрек-путь себя. Все мои затруднения произошли не по моей воле и, насколько могу судить, не по моей вине. Затруднение мое в том, что я оказался замешанным в политическое недоразумение, о котором, как мне сказали, вы будете очень рады избегнуть упоминания.

– Прекрасно, мистер Давид, – отвечал он, – я рад, что вы таковы, каким вас рекомендует Ранкэйлор. Что же касается ваших политических недоразумений, то вы совершенно правы: я стараюсь быть выше подозрений и, во всяком случае, избегать всего, что могло бы вызвать их. Вопрос в том, – продолжал он, – как я, не зная дела, могу помочь вам?

– Сэр, – сказал я, – я предлагаю вам написать лорду, что я молодой человек из довольно хорошей семьи и со средствами, – все это, как мне кажется, совершенная правда.

– Ранкэйлор ручается за это, – отвечал мистер Бальфур, – и я верю его свидетельству.

– К этому вы можете прибавить, если вам достаточно моего слова, что я хороший сын англиканской церкви, верный королю Георгу и воспитан в этих понятиях, – продолжал я.

– Ни то, ни другое не повредит вам, – сказал мистер Бальфур.

– Затем вы можете написать, что я явился к лорду по очень важному делу, связанному со службой его величеству и отправлением правосудия, – подсказал я.

– Так как я не знаю, в чем дело, то не могу судить о его значении. Очень важное поэтому выпускается. Остальное я могу выразить приблизительно так, как вы предлагаете.

– А затем, сэр, – сказал я, потерев себе подбородок большим пальцем, – затем, сэр, мне бы очень хотелось, чтобы вы ввернули словечко, которое, может быть, могло бы защитить меня.

– Защитить? – спросил он. – Вас? Эта фраза немного смущает меня. Если дело настолько опасно, то, признаюсь, я не особенно расположен вмешиваться в него с закрытыми глазами.

– Мне кажется, я могу в двух словах объяснить, в чем дело, – сказал я.

– Это, пожалуй, было бы самое лучшее, – ответил он.

– Речь идет об аппинском убийстве, – продолжал я. Он поднял обе руки.

– Боже, боже! – воскликнул он.

По выражению его лица и голоса я понял, что лишился покровительства.

– Позвольте объяснить вам… – начал я.

– Покорно благодарю, я больше не желаю слышать об этом. Я совершенно отказываюсь слушать… Ради вашего имени и Ранкэйлора, а может быть, немного и для вас самих я сделаю, что могу, чтобы помочь вам, но о фактах я более не хочу слышать. Кроме того, я считаю своей обязанностью предостеречь вас. Это опасное дело, мистер Давид, а вы еще молоды. Будьте осторожны и обдумайте свое решение.