И у Белого родилась шутка. Он сдержал зуд сиюминутного порыва, решив, что шутка, хорошо подготовленная, намного более смешная, чем сырая, только что рожденная.

– Собирай Совет, брат, думу думать будем.

Корень удивленно посмотрел на командира, пожал плечами:

– Что тут думать? Все же уже «перетерли» до трухи. Сколько можно! – проворчал он, но коня тронул, продолжая ворчать: – Место искать надо, где им по сопатке бить, а не языки чесать.

Он уже ускакал настолько, что Белый с трудом разобрал:

– Вот – знать! Дело надо делать! А они любое дело заговорят. В пустой звук изведут!

– Поговори мне еще! – крикнул ему в спину Белый.

– Пошел ты, командир! На Совет! – крикнул через плечо Корень.

– На колени, Корень! – рявкнул Белый, доставая свой меч, нависая над растерявшимся циркачом, пытающимся быстро сообразить, чем он вызвал гнев командира.

Белый опустил руку на наплечник Корня, придавливая его к земле. Корень рухнул на колени, склонив виновато голову:

«Договорился! Говорила мне мама – язык до добра не доведет!» – думал Корень, видя, как страшный меч командира взлетает в небо в замахе палача.

Синька визжала, птицей билась в руках Зуба. Краем зрения Белый видел закрытое ладонями лицо Жалеи, удивленные и непонимающие глаза и лица советников. Видел, что самострел в руках Лицедея дрожит широкой волной – в голове этого артиста долг перед командиром сражается с преданностью Корню.

Белый не открывал лица. Слишком сильны были его эмоции, а он не хотел бы, чтобы кто-либо видел его чувства.

Меч рухнул. В звенящей тишине пророкотали слова Белого:

– Силой, данной мне по праву рождения, именем императора, во славу Создателя, признаю тебя, Корень, Достойным!

Изумрудный клинок плашмя лежал на склоненной шее Корня. Звенящая тишина взорвалась ревом. В этих криках радости и торжества потонули слова Корня:

– Ну и сука ты, Птица!

– А то! – негромко ответил Белый. – Выбери себе, Достойный, имя, придумай герб и лозунг. Служи императору и Создателю – мыслью, словом и мечом!

– Ты! Ты! Ты! – кричала Синеглазка, пытаясь разбить свои руки о броню Белого.

– Мне очень жаль, что ты не любишь меня! – очень жестко ответило матовое сплошное забрало шлема Белого. Белый отпустил запястья девушки. И это будто разом лишило ее сил. Она села на ноги, ее плечи затряслись в рыданиях. Высокая, подчеркнуто прямая фигура командира уходила от рыдающей девушки к коням.

– По коням! – разнесся зычный приказ Сбитого Зуба.

– Ты унизила его своим недоверием, девочка моя, – сказала на самое ухо Мать Жалея, обнимая Синьку и поднимая ее на ноги.

– Я думала, он зарубит моего брата, – навзрыд выговорила девушка.

– Мы все так думали. Хорошая шутка. Странная, но – яркая. Наш командир перенял способ шутить у Игрека.

– Я боюсь его.

– И я – боюсь. И – люблю его. Как сына. И горжусь им. Но его решения ты не вправе отменить и даже – осудить. Учти это, девочка моя. Или потеряешь его. Он должен быть таким. Жестоким, справедливым, целеустремленным. Иначе – мы все погибнем. Если ты не сможешь принять его именно таким, то лучше сразу его забудь. И никогда не стой у него на пути. Погибнешь от его же руки.

– Что ты говоришь, Жаля? Ты понимаешь, что ты сказала? Это же страшно!

– Еще раз повторяю для глупых девочек – не стой у него на пути! Не пытайся влиять на него! Он – сам себе не владелец! Он – проводник воли богов. Кто ты, чтобы встать у них на Пути? А?

Жалея встряхнула девушку.

– А если не сможешь следовать за ним, как собачка, ожидая, когда до тебя дойдет его время, лучше забудь его! – продолжила Жалея. – Он не сможет по-другому. Он не станет другим. Найди себе другого, на котором не висит ответственность за людей, не висит Судьба Империи.