– Это ж ясно как день, – Мокин тоже обтер морковь и звучно хрустнул ею, – они вымостили дорогу срезами, чтобы дома было чисто. Если улицы чистые, то и в доме чисто, понятно, козлы? Где вы выросли? В таком же свинарнике, как Каменный Ручей: грязь снаружи, грязь внутри…

– Конечно, они умные, – подвел итог Дубин, старательно пережевывая жесткое, как подошва сапога, мясо.

– Очень может быть, – Мокин проглотил сладкое морковное крошево и обратился к Йозефу: – Слушай, Фишер, это нацисты умные или мы, русские, глупые?

– Я не знаю, кто умнее, а кто глупее, – ответил Йозеф, – Бог создал все народы, каждый для своей цели, – и, помолчав немного, продолжил ровным голосом учителя, – некоторые из них для одной цели, другие для другой. Люди могут узнать что-то хорошее друг от друга, если есть различия.

Мокина неожиданно затронул мягкий голос Фишера и смысл его слов. Он никогда не думал, что разные люди существуют для разных целей. Эта мысль врезалась в его сознание, как гвоздь из сапога, пробивший защитный слой стельки, в пятку. Мокин попытался сосредоточиться на идее о разных людях, и уже решил, что все это просто-напросто еврейская мутота, но был прерван Пановым.

– Да че ты несешь, вражья морда!! Чему мы можем учиться у фашистов? – он отхрумкал кусок моркови и с полным ртом продолжал: – Мы дошли до Берлина и захватили всю Германию… Вот тебе и вся цель.

Мокина начали раздражать эти двое, посланные следить за ним.

– Слышь, Панов, выдвигайся вперед и наблюдай… будешь в дозоре, – приказал он охраннику, – а ты, Дубин, прикрывай нас с тыла… На всякий случай, сами понимаете… Выполнять!

– Вы хорошо знаете, гражданин офицер, что люди в нашей деревне не нацисты и не фашисты. Они – простые крестьяне. Их предки издавна жили в России, отцы и деды были крестьяне, они страдали и умирали, как и любой другой народ, – Фишер продолжал говорить негромко, но знал, что Мокин слышит его.

– А ты здорово научился говорить по-русски, Фишер, – Мокин внимательно рассматривал овражек, начинающийся от ближайшей к поселению бочажины. Воздух еще не нагрелся, и бабочек было меньше чем вчера, но стрекозы уже начали шнырять над стоячей водой, и острый нос лягушки торчал среди осоки.

– Это меня учительница Валентина научила… – Йозеф положил руку на связку книг.

Мокин перевел взгляд на книги, и Фишер, не дожидаясь вопроса, объяснил:

– Это учебники…. Их передали из соседней деревни.

– Ну вот, Фишер, ты и упустил шанс стать крестьянином, теперь ты будешь бухгалтером, – насмешливо заметил Мокин.

– Это тоже работа, – ответил Йозеф и после длинной паузы добавил: – Одного земледельца достаточно для семьи.

Фишер закрыл глаза. Внутренним взором он увидел местечко вблизи Вильно, где родился, вырос и провел всю свою жизнь.

– Что ты сказал? – Мокин не мог поверить, что услышал.

– Мой отец был земледельцем, – повторил Йозеф.

– Ну ты только послушай себя, Фишер! Еврей не может быть крестьянином. Я никогда не слышал такую чушь, чтобы еврей работал в поле. Жиды знают только, как продавать и обманывать других людей. Жулики и кровопийцы – вот, что они есть, – закончил он уверенно и дернул поводья, подгоняя лошадь. – Шевелись, Тетка, нам еще вона сколько топать, – и добавил весело: – Ну, давай, расскажи мне про своего отца-крестьянина, – он поудобнее уселся на телеге и ослабил вожжи.

Йозеф не отреагировал на явную насмешку Мокина, погруженный в тепло своих воспоминаний, далеких и лишенных многих деталей, но по-прежнему льнувших к нему, как старое детское одеяло.

Его отец, реб Фишер, каждое воскресенье брал маленького Йосэлэ на крестьянский рынок в Вильно, где он продавал кур и яйца со своей фермы. В конце дня отец всегда покупал ему мороженое.