– Нет, – соврал Роберто, краснея и выдавая себя.

– Бросьте, вы же слышали сегодня. Метрономом. Как вы думаете, это комплимент или оскорбление для дирижёра?

– Не берусь судить, – уклонился от ответа Роберто, – по крайней мере, это относится к музыке, а не к письму.

– К письму?

– Да, дама-виолончель сравнила меня с восклицательным знаком наоборот. Вслух. Не стал выяснять, что она имела в виду.

– Антуанетта Гуччо, – кивнул Мокинелли, – дама с тяжелым прошлым. Не обращайте внимания.

– А что у неё за странная аллергия на ре мажор, которой вы, по её словам, благоволите?

– Иногда приходится уступать в мелочах, чтобы настоять на своём в чём-то существенном. Она может прекрасно играть, несмотря на своеобразный характер.

– Тональность – это разве мелочи?

– Когда я был в вашем возрасте, Роберто, я понимал принцип как абсолют. Но с годами и принципы становятся относительной величиной. Да и кто имеет право на единственно верный ответ? Если мы транспонируем арию под конкретного вокалиста, почему нельзя сделать это и в других случаях? Играй мы, скажем, симфонию Моцарта соль минор, разумеется, никто бы не покусился. А увертюра к опере, о которой мало кто знает…

– Да, – снова вынужден был согласиться Роберто, – я чувствую, что мне ещё учиться и учиться.

– Боже мой, какие ваши годы! Вы позволите мне обратить ваше внимание ещё на один аспект? Скажите, что сегодня было для вас наиболее сложным? Притирка? Психология, так? Не музыка и не её исполнение, я имею в виду.

Роберто задумался. Сложным ему казалось буквально всё.

– Сначала я не мог понять, почему в таком небольшом оркестре такая большая группа медных духовых. Они диссонируют…

– Это не имеет отношения к музыке, – отмахнулся Мокинелли.

– Как это?

– Вопрос финансов. Камерный струнный ансамбль и городской духовой оркестр власти решили объединить, просто чтобы сократить расходы на аренду помещения. А когда театр предложил нам одну из своих комнат для репетиций за спасибо, экономия бюджета получилась и вовсе заметной. Кстати, о медной группе. Вы уже успели заметить во второй партитуре моё маленькое преступление против великих композиторов?

– Нет. К сожалению, у меня было мало времени.

Напустив на себя вид заговорщика, за которым следят, Мокинелли осторожно посмотрел налево и направо, потом наклонился над столом и сказал:

– Благодаря мне, Чайковский вступил в интимную связь с Брамсом, которого он ненавидел.

– Я понимаю, что вы шутите, синьор Мокинелли, но не понимаю о чём.

– Какие могут быть шутки, – произнёс маэстро понизив голос, – я не мог допустить, чтобы мой духовой оркестр скучал, иначе бы они стали резаться в карты прямо во время игры. Поэтому я взял интермедию из Четвертой симфонии Чайковского, где сплошные фанфары, и совокупил её с адажио до мажор Брамса в четвертой части.

– Но… простите, насколько я помню, у Чайковского же фа минор!

– Именно! Получается совершенно умопомрачительная каденция. И главное, все вовлечены в процесс соития… Впрочем, это, наверное, не очень подходящая аллегория, – добавил он лукаво. – А вы чью-нибудь игру отметили?

– Не могу выделить кого-то одного, – осторожно высказался Роберто. – Впрочем, нет. Наверное, синьор Дженти. Я услышал в нём большого профессионала.

– Да, это так, – подтвердил Мокинелли. – Но я бы хотел обратить ваше внимание на основной язык, на котором вам придётся говорить с музыкантами во время исполнения – о движениях.

– О! Можете не продолжать! Я прекрасно понимаю и чувствую свою деревянную ограниченность в этом.

– Ну-ка поподробнее. Ничего, если я буду в это время жевать?

Роберто бы и сам насладился вкусом еды, тем более что за целый день он изрядно проголодался, но рассуждать о высоких материях с набитым ртом он не мог себе позволить. Поэтому он лишь отпил немного воды из стакана.