Нашла, дура, кого спрашивать. Это ж когда было, откуда нашему мальчику такое знать?

Короче, приезжаю на студию, но в павильоны не иду, жду на улице. Я ведь знала уже, где начальство сидит… Вижу, в окнах у Кляйнпетера все еще свет, значит, и сам он никуда не делся. Он вообще своими сверхурочными славился. Иногда всю ночь в кабинете проторчит, а наутро… В буфете сидит, свеженький, как огурчик, будто только что из отпуска. И над сонными тетерями посмеивается, которым, чтобы окончательно проснуться и за работу взяться, непременно чашечку кофе выпить надо. Хотя какой там кофе – одно название… Поговаривали правда, что он себя этим зельем взбадривал, которым летчики… Но я лично не верю. Кляйнпетер – он просто по натуре такой был. Двужильный.

Поскольку он всегда работал допоздна, у него и спецпропуск на машину имелся. Он на своем личном авто на работу приезжал. Модель не особо элегантная, но все-таки. Как-никак на бензине. И место свое на стоянке, с именной табличкой. Такое, вообще-то, только режиссерам полагалось, ну и важным шишкам с господского этажа. Вот возле его машины я его и ждала. «Опель-олимпия». Он ее потом просто в Берлине оставил, когда мы…

Знаю, знаю, по порядку…

Было уже начало двенадцатого, когда он наконец вышел. В каждой руке по толстенной такой папке с бумагами. Не иначе, еще и дома ночную смену себе… И обалдел прямо, когда меня увидел. А я ему: «Мне срочно с вами посоветоваться надо, господин Кляйнпетер».

Мне, конечно, прямо там хотелось с ним объясниться. При лунном свете. Кругом ни души. Это совсем не то, что в машине, когда кавалер в баранку вцепился и только на дорогу смотрит… Тут женщине уже не так легко свои козыри в ход пустить… Если вы понимаете, что я имею в виду.

Вы только погладите, как он опять на меня уставился! Можно подумать, вы там, в Америке, все еще верите, будто детей аист приносит! Я хорошенькой была, тогда. Положим, не красавицей, красавица – это совсем другое, но чертовски хорошенькой. Сегодня это называется «секси». Когда все при мне и в лучшем виде. Не то что сейчас… «И лишь колонны мрамор, мерцая белизной, стоит обломком славы и роскоши былой». «Проклятие певца» [33]. Когда-то в школе наизусть учили. Именно что… Обломком славы и роскоши былой… А тогда…

«Не подвезете меня немножко?» – говорю. Ну как тут «нет» скажешь? Женщина, одна, на дворе считай что ночь, как ей отказать…

Благодарю, но сейчас я курить не собираюсь. Это у меня реквизит. Тогда, у Кляйнпетера в машине, я тоже сигарету в пальцах вертела.

Мне, говорю, очень важно, что он посоветует. Как себя повести в одной щекотливой ситуации… Когда знаешь что-то… как бы сказать… противозаконное… Даже, по-моему, антигосударственное… Обязана ли я заявить в соответствующие органы, даже если люди эти мне симпатичны и зла им я вовсе не желаю. Нарочно туманно так излагаю, но чтобы он почувствовал: я что-то вполне определенное имею в виду. Вот он, говорю, наверняка мне в этом деле может посоветовать… Потому что дело это и его лично тоже отчасти… Может, не совсем впрямую, но все-таки касается. И все сигарету в руках верчу. А сама точно знаю: когда он огня мне предложит, тогда мы и переговоры начнем.

Он машину остановил и мотор заглушил. Это, может, и хороший знак, а может, и наоборот. Свет включил, на потолке. Желтый такой, вроде как в спальне ночничок. И как рявкнет: «Терпеть не могу околичностей! Говори, что сказать хотела, или вылезай и домой топай!»

А я тогда писклявым таким голоском, как маленькая девочка… Я, может, и не величайшая в мире актриса, но насчет мужчин… Это все из-за Вернера, говорю, из-за этих сценариев нелегальных, которые он пишет, хотя ему ведь по закону запрещено, а если я про запрет знаю и не доношу, то получается, что я тоже вроде как соучастница, а за это ведь ужас что полагается… Но я совсем не хочу, чтобы у кого-то неприятности были, и ему, Кляйнпетеру, тоже ничего худого не желаю, хотя он ведь все это время в курсе был. Вот и пришла посоветоваться, как бы в этом деле без доноса… Ведь он такой умный, и опыт у него огромный.