Сделанная красным цветом надпись расположена дугой над фотографиями, и послание приобретает еще более зловещий смысл, потому что написано оно неуверенным детским почерком. И Розе приходится приложить немалые усилия, чтобы голос ее звучал как обычно.

– Раньше я тоже получала письма от сумасшедших. И, как правило, ничего такого они не значат.

– Да, но вот это…

– Я не дам себя запугать. Я буду заниматься своим делом, а контрразведка пусть занимается своим.

– Мы все считаем, что тебе необходима охрана. Они тебя защитят, если…

– Нет, никакой охраны мне не надо.

– Но почему?

– Потому что, думаю, в этом нет никакой необходимости. Послание само по себе есть цель, а не средство достижения. Оно написано каким-то несчастным, который просто прячется за ширмой; да и кроме того, дома нам все это прямо сейчас совсем ни к чему.

Энгелльс смотрит на нее с некоторым недоумением, как всегда в тех редких случаях, когда она в беседе с ним затрагивает свою личную жизнь.

– Нам сейчас нужно, чтобы все было как обычно, и тогда мы сможем двигаться дальше.

Первый замминистра собирается что-то сказать, и Роза понимает, что он с нею не согласен.

– Энгелльс, я очень ценю, что ты так заботишься обо мне, но если у тебя больше ничего нет, я, пожалуй, пойду в зал – хочу успеть на речь премьера на открытии сессии.

– Ладно. Я сообщу им о твоем решении.

Роза направляется к двери, где ее уже ожидает Лю. Энгелльс смотрит ей вслед, и Хартунг чувствует, что он простоит в кабинете еще долго после ее ухода.

Длинное прямоугольное здание с примыкающей часовней расположено на весьма оживленной улице, связывающей Нёрребро и Эстербро. Жизнь кипит прямо у входа. Проезжают автомобили, торопятся куда-то прохожие, а со спортивных площадок и полос для скейтбордистов находящегося в двух шагах Фэлледпаркена доносятся веселые голоса. Но в самом длинном здании с четырьмя совершенно стерильными прозекторскими и холодильными камерами в подвале невозможно удержаться от мыслей о смерти и мимолетности всего сущего. И оттого место это представляется каким-то инфернальным. Тулин неоднократно бывала раньше в Институте судебной экспертизы, и всякий раз, лишь входя в него, она уже ждет не дождется, когда снова выйдет на улицу через вращающиеся двери в конце длиннющего коридора. Найя только что закончила осмотр трупа Лауры Кьер и теперь пытается дозвониться до Генца. Автоответчик криминалиста вновь и вновь предлагает ей оставить сообщение после сигнала. Тулин прерывает вызов и снова набирает его номер. По Генцу вообще-то вполне можно сверять часы, и Тулин ранее никогда не приходилось видеть, чтобы он не появился в условленный срок. И никогда ранее не случалось, чтобы он не ответил на ее звонок. Генц обещал передать ей распечатки электронной корреспонденции Лауры Кьер, а также информацию об эсэмэсках и телефонных разговорах до пятнадцати часов, но сейчас уже за половину четвертого, а от него ни слуху ни духу.

Осмотр тела не дал повода выдвинуть перспективные для следствия новые версии. Гость из Европола, или откуда он там еще взялся, вовремя, разумеется, не появился, и Тулин не стала ждать ни секунды и сразу попросила судмедэксперта приступить к делу. Бренные останки Лауры Кьер располагались на прозекторском столе. Эксперт долго рассматривал свои замечания на экране компьютера и все бубнил, что сегодня у них сумасшедший день по причине многочисленных ДТП из-за обрушившегося на город ливня. Но потом все-таки соблаговолил начать свои объяснения. Судя по содержимому желудка, ужин потерпевшей состоял из тыквенного супа, салата из брокколи с курицей и последовавшей затем чашкой чая; впрочем, не исключено, что чай был выпит до еды. Тулин попросила его перейти к той части заключения, данные которой могло бы так или иначе использовать следствие. Эксперт всегда реагировал довольно резко на такого рода просьбы: «Тулин, это все равно что попросить Пера Киркебю