– Зачем ты явился в мой дом, Завид? – спросил лик, не разжимая исполинских губ.
– Сам знаешь, зачем, – буркнул боярин, не испытывая страха.
– Разве мой народ навредил тебе?
– А кто емцов наших стребил?
– Они сами виновны в своей судьбе. Требовали слишком многого. Мой народ кроток и незлобив, но умеет постоять за себя.
– Все вы – бесовское семя. А тебя я не боюсь. Так и знай.
– Ты злобишься, и тем проявляешь слабость. Ты некрепок в своей вере, а потому подвержен моим чарам. Но главное, что ты ищешь опасность не там, где она сокрыта.
– А где ж она сокрыта?
– В тебе. В Ядрее. Во всех вас.
– Ладно болтать-то, – огрызнулся боярин.
– Даже сейчас, трясясь от страха, ты не понимаешь, что боишься только самого себя.
Голос помолчал, с каким-то сожалением созерцая человека. Завиду даже показалось, будто лик вздохнул.
– Возвращайся домой, боярин. И остальным скажи, чтоб возвращались. Не будет вам удачи в этом походе.
– Значит, страх и тебя гложет? Боишься Христа-то?
Голос издал какой-то звук, похожий на смешок.
– Как ты думаешь, кто я?
– Известно кто – Нум-Торум, здешний Господь. А вернее будет сказать, бес.
– А может, я и есть Христос, только югорский?
– Не болтай! Христа распяли за грехи наши…
– Что с того? Распяли, а потом воскрес. И вознёсся на небо.
Боярин засопел.
– Ты – властелин местной погани. Мне ты не страшен. Всё равно новгородская секира сильнее ваших кудесников будет. Скоро придут сюда лесорубы и снесут ваши капища и священные рощи. Помяни моё слово…
Голос опять насмешливо кхекнул.
– Помяну, Завид, обязательно помяну. Но и ты его не забывай, когда люди твои отрекаться от своей веры станут.
– Врёшь! Не бывать тому!
– А пошто тогда оберег языческий носишь? Тянешься ты душою к нам, древним владыкам.
– Оберег этот мать дала. Память это…
– На память не молятся, Завид. Память лелеют. Не лукавь со мной. Ведь я и есть твой страх.
– Ты – идолище богомерзкое, вот кто! И я плюю на тебя.
Боярин набрал в рот слюны и харкнул. Плевок подлетел и упал ему на лицо. Звёзды мгновенно исчезли, словно кто-то дунул на свечи, и боярин погрузился во тьму. Ошеломлённо озираясь, он выпростал вверх руку, поводил ею в темноте, затем вытянул её в сторону и упёрся пальцами в тряпичную стену. Всё ясно. Он в чуме. Но откуда взялось звёздное небо?
Завид стёр слюни со щеки, сел, потёр тяжёлую голову. Перед глазами запрыгали искорки, накатила и спала красная пелена. Он откинул полог, вдохнул морозный воздух и на четвереньках выполз наружу. По снегу метались корявые тени. Багровые отсветы ложились на утрамбованную днём поляну. Боярин помотал головой, соображая. Кругом торчали чумы, меж них теснились нарты и олени. По всему выходило, что он в новгородском стане.
До его уха донеслись обрывки разговоров.
– Славно горит!
– Кто поджёг-то? Наши что ль?
– Гадай теперь! Вроде, бьются там…
– Да почём знаешь? Может, запалили ненароком!
– А с чего зырянин тут голосил? Не слыхал, что ль?
– Да он дивный. Одно слово – чудин.
Завид Негочевич тяжело поднялся на ноги, поглядел на зарево, дрожавшее над кромкой леса. Багрово-розовый шар, не опадая, подпирал собой звёздную пропасть, словно само солнце решило выбраться из подземной реки прежде срока и рвалось вверх, выжигая себе путь в громадном плаще Этпос-ойки – владыки ночи.