Вервр рухнул на колени – и позволил себе забыться.

– Вишь ты, какая беда, – слабо, с придыхом, посетовал старческий голосок. Тонкий, скрипучий, вроде бы женский.

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – бойчее и громче возразил другой голос, более низкий и глуховатый. – Довольно дрова изводить. Их и так нет.

– Раз нет, то и жалеть нечего, – в голосе старухи прорезалось визгливое упрямство. И сразу погасло. – Пусть хоть одёжа просохнет. Ну, очухается он, и как ему, бестолковому, намекнуть, что козы у нас нет? Нету, подохла. А без молока дитя помрёт вот прямо скорёшенько. В чем душа-то держится, косточки вон, тоньше прутиков. Ужасть. – Старуха вздохнула и добавила иным тоном, деловито: – Проверь ещё, совсем кошеля нет? Хоть бы медяк разыскать, сбегать к Мобру с задатком и попросить в долг.

– О-о, ты бегать наново выучилась? – обозлился старик.

Вервр поморщился, попробовал шевельнуться и осознал, что лежит на подстилке, привалившись спиной к печному теплу. Оттого и разморило, прямо нет сил поднять голову. Не понять даже: ему до такой степени дурно или же наоборот, в нечувствительности содержится счастье…

– Очухался? – заметила старуха. – Эй, болезный, где ж тебя так отходили? Хотя оно конечно, вся округа стоном стонет. Вроде, и нобы в непокое. От баронов Могуро, сказывают, лихие люди подались во все стороны и баламутят, и пакостят. – Старуха помолчала и осторожно спросила: – Сынок, как звать-то тебя?

– Прежнее имя износилось, едва я ослеп, – покривился вервр и добавил: – По доброте одного старика я законно унаследую новое имя… Назову позже, если придётся.

Вервр сел, ощупал печь, вцепился в горячую кружку, едва она оказалась возле ладони. Он пил быстрыми крупными глотками, до дна. Напившись, ослабил намотанную в несколько слоёв повязку на лице, тронул пустые глазницы. Стер коросту крови с чувствительных к теплу рецепторов, внешне похожих на симметричные родинки у висков. Покривился, пискнул летучей мышью, собирая впечатления о помещении.

Убогое место, прав был враг Клог. Ещё вчера граф Рэкст и не подумал бы, что очнётся на земляном полу, в крохотной избе-четырехстенке, косо навалившейся на печь, как на костыль… Под потолком щели, холод осени так и сквозит.

Ребёнок? Вервр принюхался. Вон и девочка: на руках у старухи, укутана в побитый молью вязаный платок. Вздохнула… снова как мёртвая. Теплота кожи едва заметна.

– Тут такое дело, – дед начал готовить гостя к плохой новости.

– У кого поблизости есть коза? – вервр сократил бесполезную часть разговора.

– По уму ежели, спросить бы в «Ветре удачи», а разве ж они откроют тебе или нам? – Старик вздохнул. – Ну, опять же… всё лето у них с гостями беда, а ныне и вовсе: хуже засухи потоп, да-а… Я о чем? Не было гостей – убыток, а повалили гости – и того горше горюшко, вон каковы гости-то.

– Где этот «Ветер»? – нехотя уточнил вервр, слушая вой урагана за стенами.

Старуха махнула рукой, охнула. Ласково, жалостливо тронула щеку гостя. Вервр ответно оскалился в ухмылке. Получил в руки совсем ветхий шейный платок, почти не погрызенную молью валяную шапку, дождевую куртку из толстой грубой тканины. Вырядившись чучелом, Ан развеселился. Спросил о своём ноже – и старик безропотно вернул опасную вещь, до того припрятанную «от греха» в сенях.

– Темень там, глаз коли темень, – запричитала старуха и осеклась, слушая смех ослеплённого вервра.

Она продолжала всхлипывать и сетовать на глупый бабий язык, пока вервр миновал сени, добрел до двери, переступил порог и привалился к мокрой бревенчатой стене снаружи.

Непогода разошлась в полную силу. Палый лист, водяную взвесь и иглы льдинок крутило и месило так, что направление ветра не угадать. Вервр совсем размотал повязку, принюхался к запахам дома и дождя, приладился к току стариковских тревог и переживаний. Оттолкнулся от надёжной стены – и сделал первый шаг в трясину осени…