Картоха любил свою семью, свой дом, свой двор, сады, огород, оливковые рощи и всю живность. Считал себя счастливчиком. Он родился здесь, вырос и до некоторого времени и мыслить не мог о том, чтобы уехать, как это сделали несколько его братьев и сестёр.

Это было в двадцатых, помню как сейчас. Поддавшись надеждам на лучшую жизнь, молодые разлетелись, кто куда: одни в большие города, где больше работы, а другие и того дальше – эмигрировали в США, в Канаду. Кого-то потом и след простыл. Джузеппе и один из братьев – Адамо – тогда решили не бросать пожилого отца и семейное гнездо Амадеи, и вскоре обзавелись семьями. Из одиннадцати детей в моих стенах остались двое. Вскоре не стало и отца. Был, правда, ещё один брат – Роберто. Он жил с семьёй в Лукке, часто приезжал помочь с работами в садах. У него тоже была доля в доме и часть земли, но он не претендовал. Ему было достаточно приехать иногда и отвлечься от городской суеты, постригая лишние ветви и собирая оливки.

Позже, в начале тридцатых, когда у Картохи и Эвы уже была одна дочь, от лихорадки умерли дети и жена Адамо. Он долго ходил бобылём, но потом взял в жёны Эдвигу, и я стал свидетелем начала конца. Нашёл бы кого из местных! Но нет, он привёз новую жену откуда-то с севера, куда ездил учиться на ортодонта. Она была старше его и отличалась на редкость скверным характером. У них не было детей, но с ней приехал её племянник. Угрюмый малый, всё орехи собирал да закрывал их в банки – на зиму. Всюду их распихал, прямо сумасшествие какое-то. Ни Картоха, ни Эва никак не могли с ними ужиться. Склока за склокой, но Адамо всё твердил, что они просто плохо знают его жену. Влюблённый болван.

– Да что там знать! – горячилась Эва. – Я с раннего утра уезжаю в город на работу, возвращаюсь к обеду, до вечера не присяду, всё по дому да во дворе, а эта… – делая резкий жест в сторону Эдвиги и сдерживая крепкое словцо, – знай себе отдыхает в тенёчке! А с чего ей уставать, ведь ничего совсем не делает! Хоть бы обед сготовила мужчинам, так нет, всё я, с вечера, с ночи!.. Только и умеет, что ругань разводить на пустом месте, вечно всем недовольна,  что за характер…

В общем, Эдвиге не место было в моих стенах. Она знала это, чувствовала кожей, и день ото дня вела себя всё хуже. В наших местах есть старая традиция – давать имена каждому двору. Меня прозвали Картохиным двором – по прозвищу того, кто вложил свою душу и жизнь в эти стены и земли. Это немало злило Эдвигу, ведь она считала себя здесь хозяйкой. Но с чего бы? Если кто и должен был уйти, так не Картоха с Эвой и детьми. Он был душой в моих стенах. Но жизнь сложилась по-другому…

В тот очень далёкий, выцветший в желтизну день два друга в соломенных шляпах сидели на каменной скамейке у козьего загона.

– Что это ты, сидишь тут, весь в думах, когда должен праздновать? – помолчав, спросил Пьетро. – Накарябал что-то, дай-ка сюда…

На дощечке было написано «Картохин двор». Когда через много лет её найдёт Адриан, она уже выгорит, лак потрескается, но два слова ещё можно будет прочесть. Картоха набрал в грудь побольше воздуха и тихо проговорил:

– Кажется, кому-то из нас пора уезжать из отчего дома. Нас становится слишком много в этих стенах, места не хватает….

– Ничего себе, не хватает! Да у вас квадратов триста, если вместе с подвалами и чердаком!

– Эдвига уговорила Адамо заложить дверные проёмы и разделить дом на две половины. Что за жизнь, когда два брата живут, как чужие, под одной крышей?

– Вот же злыдня! – выругался Пьетро. – А он что?

– А что он…. Он не смеет ей перечить.

– Да…. Никто ей не перечит, но из женщин и не дружит никто, руки не подадут, не любят. Не то что твою Эву…. Куда хочешь податься?