Что-что, а это она умела.

Ругаясь и задавая себе риторический вопрос, за что ей такое наказание, мать купила мне кое-что к школе, а с одеждой помогла Петровна, ее знакомая работала в благотворительной организации при церкви. Кое-что Петровна переделала, укоротила платье, заштопала дыру на куртке и даже связала потом мне шапку и варежки.

Тут я спохватилась, что, углубившись в воспоминания, едва не проехала свою остановку.

Нет, все же правильно, что я решила проведать Петровну, а то ведь эти ее родные родственнички ни за что не пойдут в больницу. А варежки хоть и были ужасно кусачие, но все-таки зиму ту морозную я в них проходила…

В больницу меня пропустили без проблем. Дежурная в окошечке только спросила, кем я прихожусь больной, я сказала, что внучкой, она выдала мне одноразовый пропуск и направила на второй этаж, в отделение неврологии.

Я вошла в отделение и тут же столкнулась нос к носу с молодым рыжеволосым парнем в голубой медицинской униформе. Я подумала, что это санитар или медбрат, и спросила, где можно найти какого-нибудь здешнего врача.

– Вообще-то я врач, – ответил он насмешливо.

– Ох, извините… а где лежит больная… Колыванова?

Я едва не ляпнула «Петровна» и в самое последнее мгновение вспомнила ее фамилию.

– В двенадцатой палате, это в конце коридора. А вы ей кем приходитесь?

– Внучкой, – соврала я второй раз подряд и сразу же спросила: – Как она? У нее инсульт?

– Да нет, это не инсульт. Видимо, у нее был сильный стресс, в результате которого случился мозговой спазм, она потеряла сознание, упала и ударилась головой… Не знаете, что ее могло так испугать?

– Не знаю, – снова соврала я. – Когда я ее увидела, она уже лежала на полу…

– Ну, в общем, прогноз неплохой, она выздоравливает… – И он устремился по своим делам.

Я подумала, что такой благоприятный прогноз здорово расстроит мою мать. Она-то уж настроилась на то, что Петровна из больницы живой не выйдет. Ну, бабулька-то у нас, конечно, в последнее время беспокойная из-за деменции. Все хватает, прячет, по квартире бегает, может дверь ночью открыть или газ включить. Так-то она неагрессивная, но мать жутко злится. Впрочем, она всегда злится, особой причины не надо.

Палата, которую мне назвали, была большая, на восемь или девять коек, и Петровну я нашла в ней не без труда среди других таких же старух. Она лежала в дальнем углу, непривычно маленькая и тщедушная в больничной кровати. Глаза ее были закрыты, и я уж думала, что она без сознания, но тут, услышав мои шаги, она открыла глаза.

К моему удивлению, взгляд у нее был довольно ясный, не замутненный деменцией. И проговорила она вполне нормальным человеческим голосом:

– Алешенька, ты! Вот спасибо, что пришла, не забыла старуху!

– Ну, как ты тут? – спросила я излишне бодрым голосом, каким обычно разговаривают с тяжелобольными.

– Да как. Известно, как – больница она и есть больница, хорошего тут мало.

– Кормят-то ничего?

– Да ничего… одно плохо – конфет не дают!

Я усмехнулась: дома Петровна то и дело пила чай с дешевыми конфетами, без которых не могла прожить и дня.

– Ты мне конфет-то не принесла?

– Про конфеты как-то не подумала… вот яблок я принесла. Яблоки полезнее.

– Да что мне теперь про пользу думать? Вот конфетку бы мне… если ты еще ко мне придешь, ты принеси мне конфет. Ты знаешь, какие я люблю – «мечты», такие голубенькие, кисленькие…

– Хорошо, Петровна, принесу!

Я снова взглянула на нее.

Взгляд ясный, не заговаривается, меня узнала, а главное – не повторяет глупые детские стишки…

Похоже, то ли стресс, то ли удар по голове, то ли здешнее лечение положительно подействовали на нее, немного отодвинув деменцию. Может, на время, но все же…