Затем рот. Он запомнился Итяню преимущественно ужасом, который охватывал его, когда отец открывал рот и выплевывал грубости. Во рту жило влажное гнилостное зловоние – это Итянь понял, лишь уехав из деревни. За всю свою жизнь отец ни разу не почистил зубы.

Итянь вылез из постели и огляделся в поисках клочка бумаги, чтобы облечь мысли в выводы. Тихое дыхание Мали выбивало его из колеи. Он вдруг затосковал по одиноким ночам своей прежней жизни, по рваному, нарушенному посторонними звуками сну.

Итянь прошел в кабинет, зажег настольную лампу и достал из ящика стола лист бумаги. Лампочка рисовала на гладком яично-белом листке продолговатые тени. Итянь принялся за то, что умел лучше всего – выстраивать математическую модель.

Легкое порхание карандаша прекратилось. Он не мог отбросить то, что область функций ограничена определенным пространством – границами деревни, ее двумя квадратными километрами, втиснутыми между речкой с одной стороны и полями с другой. И в то же время не мог растянуть область значений этих функций так, чтобы включить в нее дорогу, которая выходит из северо-западного угла деревни и по которой человек способен уйти из места, считающегося его домом. Да и вообще, кто знает, правильны ли эти функции? Долгие годы Итянь запрещал себе думать о доме. Как бы ему этого ни хотелось, он убеждал себя, что главное – это новая жизнь в Америке и все, чему ему предстоит здесь научиться. Печальные воспоминания только станут помехой. И все же возвращение домой представлялось ему более торжественным, в воображении рисовался и отец: осознав, чего Итянь достиг в Америке, он готов признать, что сын наконец исправил ошибки прошлого.

Итянь погасил лампу и вернулся в постель. На темном небе за окном пробивались первые рассветные лучи.

Когда на следующее утро Мали помогала ему собирать вещи, реальность вновь начала ускользать от Итяня. Он сидел на полу возле чемодана, куда Мали укладывала его одежду. Она сняла с вешалок рубашки и спросила, какие он хочет взять с собой, и Итянь вдруг понял, что понятия не имеет, какая одежда ему понадобится.

– Там в это время года какая температура? Этого достаточно? – спросила она.

– По-моему, более чем.

Итянь сложил последнюю пару брюк и сунул их в чемодан, скорее для вида – показать, что он не сидит тут без дела. Чемодан был заполнен лишь наполовину, между вещами оставалось пространство.

– Я еще с работы кое-что захвачу, – сказал он и поднялся.

С трудом выдвинув нижний, самый непослушный ящик стола, Итянь достал коричневый почтовый конверт, весь заклеенный марками – свидетельством немалого расстояния, которое письмо преодолело. Когда Итяня мучила бессонница, он иногда открывал ящик, доставал этот конверт и перечитывал письмо. Ему хотелось осознать прошлое, связать его с настоящим – представить, что произошло бы при другом раскладе, если бы он не расстался с Ханьвэнь, своей первой любовью. Впрочем, в те времена он не назвал бы это так – “любовь”. Это слово пришло позже, уже в Америке, когда он освоил язык, в котором есть названия разным чувствам.

Он сунул письмо в первый попавшийся под руку учебник. Старая любовь между страницами “Введения в топологию”. Она единственная оживляла учебник. В этом семестре никто из студентов не проявлял особого интереса к его предмету, и составление лекционного плана было обязанностью неблагодарной.