Она встала, как и подобает госпоже: величественно, опираясь на руку подоспевшей служанки.

– Пойдём со мной.

Катаси поторопился последовать за Сойку. Та двигалась плавно и стремительно, заходя в дом. Юноше вдруг померещилось, что коридор, по которому они идут, бесконечный, а скрип половиц под носками таби какой-то совершенно неправильный. Он не мог догнать стремительно двигавшуюся женщину, точно та парила над землёй. Все его усилия обернулись звоном в ушах. Пожалуй, он всё-таки далёк от полного выздоровления… Как ещё можно было это объяснить?

Наконец Сойку остановилась. Бумажная створка двери отъехала в сторону. То была красивая комната с лаковыми панелями. В самой её середине стояла ширма, мастерски выполненная, но белая, точно первый снег.

– Распиши её для меня.

В тоне её было что-то властное и снисходительное.

– Как именно?

– Как пожелаешь.

Катаси

В мастерской гравюр Катаси переводил тонкие линии чужих рисунков на деревянные дощечки. В просторном помещении было тепло, светло и пахло вишнёвым деревом терпко и тонко. Он настолько привык к этому запаху за последние годы, что, казалось, тот впитался в его кожу и волосы накрепко. Катаси не представлял, чего стоило отцу устроить его подмастерьем. Догадывался только, что это было трудно. Ведь это была не только работа, которая могла дать крышу над головой. Это было ремесло, способное обеспечить будущее.

Ему было двенадцать, когда он впервые появился на пороге мастерской. Мастер, помнится, посмотрел тогда на его рисунки пристально, пробормотал что-то с размеренным довольством и усадил Катаси в углу комнаты, поближе к окну. Когда мальчик с огромным усердием принялся повторять нехитрые действия наставника, тот смотрел на него с одобрением.

Он клеил тонкую рисовую бумагу с рисунком к вишнёвой доске, разглаживал её так, что та будто бы становилась частью дерева, а затем начинал вырезать всё, что оставалось белым, избегая тёмных штрихов туши. Бумажный рисунок ловкого художника переставал существовать, а на его место приходили сотни копий, снятых с резной заготовки.

Наверное, Катаси мог бы проработать на этом месте в светлой комнате, пахнущей вишнёвым деревом, всю свою жизнь. Он продолжал копировать чужие работы месяц за месяцем. Ремесло давалось ему легко, да только была одна загвоздка: Катаси было этого мало.

Чем старше он становился, тем острее чувствовал, что теряет время. Он хотел так много узнать, так много увидеть и почувствовать, а чужие рисунки, на основе которых делались гравюры, начали вызывать смесь зависти и осуждения. Он знал, что может ничуть не хуже. Недаром же он все свои свободные деньги тратил на кисти и тушь, на редкие минеральные краски и бумагу, молочно-белую и гладкую. Он писал стихи, и слова его выглядели на бумаге точно рябь на воде: тонкие и живые. Он рисовал прекрасных женщин, и черты их выходили ещё более изысканными, чем на гравюрах известных мастеров, которые он копировал, вырезая на поверхности дерева.

Ему не было достаточно крыши над головой и возможности продавать расписанные веера на улице, как делал его отец, которого он давно превзошёл. В то же время Катаси понимал: не показав чего-то по-настоящему нового и удивительного, он не сумеет убедить кого-либо увидеть в нём благословлённого небом художника, а не только талантливого ученика гравёра.

Как его ни отговаривали, Катаси покинул Эдо. Он верил, что путешествие по местам, изображения которых он видел в редких свитках и рассказы о которых слышал от странствующих монахов и торговцев, поможет ему. Юноша с упрямством молодого мечтателя стремился найти способ стать тем, кем так желал быть.