– Юкия! Скажи-ка ты, какой тебе из рисунков приглянулся, – сказала хозяйка, протягивая ей пачку просмотренных рисунков. – В конце концов, это в твою комнату мы поставим ширму!

Девушка с недоумением и опаской приняла эскизы из рук тёти. Она принялась перебирать их с куда большим вниманием, чем делала до этого Сойку. Хозяйка же закурила. Весь её вид выражал одно: ей совершенно всё равно, что выберет Юкия. Катаси же медленно осознавал тот факт, что ширма, которую он должен был украсить, предназначалась для девушки.

Юкия остановилась. Один из набросков привлёк её внимание, и она долго всматривалась в него. Настолько долго, что Сойку воскликнула:

– Да что же ты там так долго разглядываешь?

Совершенно бесцеремонно женщина выхватила рисунок из рук воспитанницы. Катаси не понял, как у неё это получилось: движение её было очень быстрым и смазанным, да и к тому же Юкия сидела, казалось, слишком далеко. Может, он погрузился в свои мысли настолько глубоко, что стал рассеянным?

– Три друга зимы[10], символизируют стойкость, – произнесла Сойку. – Чем же они лучше прочих?

Катаси понял, что речь идёт об эскизе, который сам бы он никогда не выбрал. Бамбук, сосна и цветущая слива – сюжет, который так любил рисовать его отец, а сам Катаси мог изобразить растения с закрытыми глазами. Хороший символ, но в одном Сойку была права: он ничем не был лучше прочих. Он был обыкновенным.

– В этом рисунке много жизни, – произнесла Юкия тихо, но уверенно.

Кажется, ответ её поразил их обоих. Сойку усмехнулась.

– Будь по-твоему!

Она пробормотала под нос еле слышно что-то ещё. Катаси не смог расслышать, что именно.

Юкия

Девушка плохо спала в эту ночь. Казалось, выработанная с годами способность спать по много часов подряд покинула её. Стоило ей заснуть, как образы, вязкие, словно дёготь, возникали перед внутренним взором и пугали её до ужаса. С колотящимся сердцем она вскакивала с футона, не в силах сразу понять: где граница между явью и ночными видениями.

Ей бы радоваться, что она выйдет на улицу. Хотя бы в сад! Её тело слабело без движения, а лёгкие нуждались в свежем осеннем воздухе. Однако ей было страшно. Она даже не знала, чего боится больше: проговориться и обречь тем самым смертного юношу на страшный конец или, наоборот, что ей не хватит сил рассказать правду, коли представится шанс.

Да разве могла появиться удобная возможность, чтобы рассказать что-то подобное? К тому же он мог просто не поверить ей. В итоге, что бы она ни сделала – оказывалась в проигрыше. Оставалось только слушаться Сойку и уповать на лучшее.

Однако девушка чувствовала: её сердце противится этому. Удивительно, столько лет безнадёжного заточения, а оно ещё хочет побороться если не за собственную жизнь, то хотя бы за свободу неизвестного молодого человека, заглянувшего к ней без спросу в окно.

Может, она не такая никчёмная, как ей казалось?

Утром ей принесли завтрак. Две пожухлые сливы со следами зарождающейся плесени, сушёная рыба и листья какого-то растения. Пышная рисовая булочка, лежавшая на подносе рядом с неприглядным угощением, выглядела почти как издёвка. Она, хоть и немного подсохшая, казалась самой съедобной из предложенного. Юкия съела всё. Она давно привыкла к скудным трапезам и понимала: будет привередничать – потеряет возможность хоть немного поддерживать в себе силы.

После завтрака её вывели из комнаты. Юкия хотела было возразить: ведь она не надела фурисоде, принесённое накануне госпожой. Её старое истрепавшееся кимоно она носила так долго, что то стало слишком коротким для неё, не говоря уже о том, что ткань выглядела грязной. Однако служанки вели её не в сад. Они спустились в одну из комнат на первом этаже. Юкия с удивлением поняла: её вели мыться. Она даже не знала, что в доме Сойку есть ванная! Однако большая деревянная бадья была наполнена хоть и холодной, но чистой водой. Юкия старалась не дрожать, когда работницы грубыми и бесцеремонными движениями мыли её. Старые тряпки тёрли её кожу яростно, пока та не стала чистой до красноты. Несмотря на это, девушка замёрзла. Ей приходилось сжимать челюсти изо всех сил, чтобы не дрожать совсем уж отчаянно.