– Полагаю, вас допросят чтецы сознаний и, вероятно, используют правдометр, – охотно ответил Леогран. – Правда, вы говорили, что не помните своих родителей, так что…

– Родовой перстень Морли. Этого будет достаточно?

Каким бы изумлённым в этот момент ни выглядел Леогран, выражение его лица блекло в сравнении с устремлённым на неё взглядом Алексаса.

Слово «безумие» читалось в этом взгляде так отчётливо, что почти вырисовывалось в воздухе.

– Возможно, – выговорил Леогран. – Насколько я знаю, подобные перстни зачаровывают так, чтобы надеть их мог только законный наследник.

– Таша, – тихо произнёс Алексас, – ты не можешь просто…

– Нет. Не могу. – Она стиснула в пальцах хлопок светлой юбки. – Так что это будет непросто.

– Боюсь, весьма непросто, – прозвучало за их спинами – и, услышав знакомый голос, Таша наконец повернулась к тому, кого на самом деле ждала этим вечером.

Арон.

Шагнув к нему, она привычно прижалась губами к холодной, гладкой, пахнущей морозом щеке. Погладив её по волосам, Арон скинул плащ, под которым скрывалась обычная чёрная фортэнья – никаких тулупов или шуб. Зрящий даже перчаток не носил: ему не было нужды защищаться от холода.

– Я не слышала, как ты вошёл, – сказала Таша, пока амадэй вешал плащ на крючок у двери.

– С чёрного хода. Кто-то забыл расчистить дорожки вокруг дома, так что пробраться к основному оказалось трудно. – Скользнув взглядом по Алексасу, который даже не соизволил принять пристыженный вид, Арон посмотрел на Леограна и чуть склонил голову. – Добрый вечер, Ваша Светлость.

– Добрый, святой отец, – учтиво ответил юный герцог. – Как много вы слышали?

– Почти всё. – Арон устало опустился на стул рядом с гостем. – Зачем тебе это, Таша?

Она ответила не сразу. Вначале изучила взглядом названого отца: глаза серые, словно выцветшие, пара морщин на совсем не старом лице прорезалась глубже.

Потом уловила знакомый сладковато-дымный запах – и вспомнила, что за стенами их маленького уютного мирка в каждом доме жгли над постелями умирающих цветы эндилы.

Тиф напал на Фар-Лойл неделю назад. Первыми заболели дети. Деревенский староста сперва предположил, что виной тому отравленные колодцы – кто-то взялся травить воду в деревнях по всей Долине, в последнее время в новостных листках то и дело об этом писали. Однако Арон быстро выяснил правду. Болезнь не щадила никого; обитателей башни звездочёта посадили под домашний арест, и наружу выходил только амадэй, которому не грозила ни одна зараза.

Впрочем, сказать «выходил» было бы несколько неверно. Арон возвращался лишь затем, чтобы поесть да поспать. Целыми днями он обходил деревню, переходя из дома в дом: исцелял тех, кого ещё можно исцелить, а тех, кого нельзя, – пытался вернуть оттуда, откуда возврата нет.

Иногда получалось.

Иногда нет.

«Ты любого можешь вернуть с того света?» – однажды спросила Таша.

«Теоретически, – последовал ответ. – Немаловажно, сколько прошло времени с момента смерти. Есть ли у человека причины возвращаться. И, как ты помнишь, у всего есть цена».

Таша не могла не помнить: она до сих пор тосковала по кошачьей личине, которая стала платой за её собственное возвращение.

«А чем платишь ты?»

«За каждый проход за грань я отдаю часть своей жизни».

«Но ты ведь бессмертный».

«При проходе за грань я старею. Если б не это, я бы не старился вовсе. Когда я стал амадэем, мне было восемнадцать, и больше пятисот лет я выглядел юнцом. И стареть стал, лишь когда расстался с Лиаром. – Он усмехнулся отвращению в её глазах. – Когда два амадэя вместе, они нейтрализуют побочные эффекты своих способностей. Стоит же им отдалиться друг от друга, как они начинают расплачиваться за это».