– Так скажи мне, что такое зло? – спросила Одноклеточная.

– Это зло, правильно?

– Правильно, но не нужно было этого делать. Зло делать нельзя.

– Правильно, нельзя, – согласился Муся, – потому что потом будет хуже, если тебя поймают. Я хочу поймать повара и заставить его есть помои. Хочу оторвать стул и бросить его в окно (он перечислял медленно и очень рассудительно), хочу поцарапать все стены, хочу сварить из тебя суп, хочу забрать твои сережки.

– Зачем?

– Хочу.

В тот день ответил была в сережках – они были серебряными, длинными, как сосульки: кольцо и к нему подвешены цепочки разной длины.

– Хочешь, я тебе сама дам мои сережки?

– Нет, так я не хочу, – сказал Муся и встал. Он был высок и, наверное, силен, но Одноклеточная не боялась его по трем причинам: во-первых, доктор Лист, который не ошибается, сказал, что Муся безобиден; во-вторых, она боялась только тех людей, перед которыми чувствовала себя неловко, по неопытности не опасаясь физической угрозы; а в-третьих, конечно, сломанная ключица.

Муся подошел совсем близко и наклонился к ее уху.

– А теперь скажи мне, что такое добро? – попыталась остановить его Одноклеточная.

Муся не отвечал.

– Ну?

Муся укусил ее за ухо.

Потом, когда кровотечение остановили, а Мусю снова окунули в смирительный комбинезон, Одноклеточная поинтересовалась, что же произошло с ее сережкой. Ничего страшного – Муся пожевал ее и выплюнул. Сережку нашли в углу. Одноклеточная опасалась, что бедняга может проглотить металл. Остальное ее волновало меньше. Она высказала свое опасение и санитар посмотрел на нее с презрением, как на явную лицемерку. Она покраснела.

Люди стесняются своих самых прекрасных чувств так же сильно, как и самых мерзких. Те люди, которые имеют прекрасные чувства. Остальные не стесняются ничего.

Этим закончился второй день.

На третий день, двадцатого марта, Муся был прикован к столику за здоровую руку, а Одноклеточная старалась к нему не приближаться.

– Мне так неудобно, – сказал Муся.

– Ты сам виноват, не нужно было на меня набрасываться.

– Я не о том говорю, меня неудобно перевязали, все время болит спина. Отпусти меня.

– Нельзя, у тебя перелом ключицы, твои плечи должны быть отведены назад. Тебе продели под руками кольца и связали их сзади, а сверху сделали повязку. Так надо.

– Значит, это не навсегда?

– Нет, но на несколько недель.

– Я не буду тут ждать несколько недель.

– А что же ты будешь делать?

Муся замолчал и стал трещать пальцами. Он держался за каждый палец по очереди и был слышен довольно громкий треск.

– Зачем ты это делаешь? – спросила Одноклеточная. – Это плохо.

– Это тоже зло?

– Так не принято.

– А мне нравится и я буду, – сказал Муся. – Почему пальцы трещат?

– Я не знаю.

– А что же ты тогда делаешь?

– Я учу тебя жизни.

Муся пошевелил губами, это означало улыбку.

– Ты меня ничему не научишь, ты даже не знаешь, почему трещат пальцы. Когда-нибудь я тебя убью.

– За что? – удивилась Одноклеточная.

– За то, что ты со мной сделала. Я чувствую себя так, будто с меня содрали кожу. Я хочу, чтобы ты чувствовала то же самое. Я сдеру с тебя кожу.

– Но это зло, – сказала Одноклеточная, чувствуя, что все ее аргументы проваливаются в пустоту. – А ты знаешь, что зло делать нельзя.

– Я не настолько глуп, чтобы тебе верить, – сказал Муся, – но я еще многого не понимаю. Расскажи мне обо мне.

– Я встретила тебя недавно, – начала Одноклеточная, – тогда ты был очень болен и выпрашивал деньги в метро. Ты даже не умел говорить. И зачем-то ты пошел за мной. Вначале я тебя боялась.

– Да, я помню, я пошел за тобой, ты мне понравилась, ты была добрая.