Маркс попробовал применить эту идею к положениям Гегеля о государстве – и обнаружил, что Гегель описывает систему, в которой государство функционирует отдельно от личности, навязывая ей свою волю. Маркс спорит с этим, утверждая, что государство есть общество людей, и человек сам должен быть автором законов, конституции, которая является своего рода контрактом, по которому государство действует в интересах человека {20}.

Затем Маркс тщательно исследует религию. Фейербах полагает религию сосудом, который человек создает, чтобы хранить в нем добродетели. Однако Маркс видит в религии лишь отражение страданий человечества. Он называет религию наркотиком, призванным облегчить боль, которую испытывает человек в огромном мире, чувствуя свое бессилие и ничтожность перед мирозданием. «Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» {21} [16].

Пытаясь поставить человека в центре мироздания, Маркс начинает критиковать все и вся; сам он называет это «безрассудной критикой всего сущего, неосторожной до такой степени, что уже не страшны ни результаты ее, ни неминуемое столкновение с властью…» Он говорит Рюге, что именно по этому пути должна пойти их газета. Рюге и Фробель, поразмыслив, приходят к выводу, что такая газета может существовать лишь в одном городе.

В Париже {22}.

Мы не представляем миру никакой новой доктрины, не утверждаем: се – Истина, на колени перед ней! Мы лишь вырабатываем новые принципы существования мира, опираясь на принципы старые…

Карл Маркс {1}

На протяжении всей истории было несколько моментов, когда Париж становился буквально центром новой вселенной – 1843 год относится к таким моментам. Каждый, кто жил в Париже в то время, участвовал в Истории, все было политизировано до предела. Сторонники реформ из Франции, Германии, России, Польши, Венгрии, Италии смешались с художниками, поэтами, композиторами, писателями и философами, которые все более тяготели в своем творчестве и идеях к реальному, а не идеальному миру {2}.

Аристократы древних родов встречались с революционерами (с весьма противоречивым и темным прошлым) в роскошных салонах или на собраниях тайных обществ, где обсуждали, как превратить царства – в нации. Политические беженцы блистали на банкетах в ресторанах и кафе Правого Берега, где их принимали, словно принцев крови. Военные покидали службу, чтобы примкнуть к оппозиции, – и это считалось доблестью; впрочем, модницы и кокетки горько сетовали об их отказе от пышных мундиров.

Таково было время короля Луи-Филиппа в Париже, куда, словно магнитом, тянуло радикалов со всей Европы.

Во время Французской революции 18-летний Луи-Филипп сам поучаствовал в свержении монархии, после чего много путешествовал по Англии и в особенности – по совершенно новому рассаднику идей равенства – Соединенным Штатам. Таким образом он впитывал самые современные политические веяния и, напитавшись идеями, в 54 года не вызывал особой ярости у оппозиции, да и она его не раздражала – до тех пор, пока не вмешивалась в его бизнес. Он учился на ошибках своих предшественников и прекрасно понимал, что либерализм жизненно необходим не только для его собственной безопасности и его трона, но и для того, чтобы процветал его личный бизнес и пополнялась государственная казна. В результате Париж этого периода буквально сияет в своем великолепии, богатстве и пышности. На одно платье из модной коллекции идет 250 ярдов знаменитого кружева Шантильи и индийского кашемира, а стоит оно 10 000 франков – это в десять раз больше годового дохода целой рабочей семьи {3}. Однако Париж – это еще и дом родной для проповедников самого радикального толка и левых взглядов (иногда их, впрочем, повсюду сопровождают женщины, одетые в подобные платья), которые яростно пророчат скорый конец всему этому бесстыдному расточительству. По словам Фридриха Энгельса, Париж был именно тем местом, где «европейская цивилизация достигла своего полного расцвета» {4}.