В январе Бауэр уже спрашивал Маркса, почему он не пишет для Rheinische Zeitung; а в марте, под давлением Юнга, он начал переносить основное внимание с журнала Руге на эту газету [152]. Одним из первых материалов, хотя он и не был опубликован до августа, была критика «Исторической школы права». Написанная в апреле 1842 года, эта статья была вызвана назначением министром юстиции Карла фон Савиньи, который должен был внедрить в правовую систему романтические и реакционные идеи нового короля. Таким образом, она была косвенной атакой на институты прусского «христианского государства». Историческая школа права только что опубликовала манифест в честь своего основателя Густава Гуго, который считал, что историческое существование является главным оправданием любого закона. Главная мысль Маркса заключалась в том, что эта позиция вынуждала Гуго принять абсолютный скептицизм, который лишал его какого-либо критерия суждения. Против этой позиции Маркс использовал рационализм в духе Спинозы и Канта, которые отказывались отождествлять позитивное с рациональным: «Гуго оскверняет все, что свято для человека законного, морального, политического. Он разбивает священное, чтобы потом почитать его как историческую реликвию; он попирает его перед глазами разума, чтобы потом почитать его перед глазами истории; в то же время он стремится почитать и исторические глаза» [153]. Короче говоря, у исторической школы права был только один принцип – «закон произвола власти» [154].
Одновременно с написанием нападок на Гуго Маркс решил посвятить серию статей дебатам Рейнского парламента, чья длительная сессия прошла в Дюссельдорфе в середине 1841 года. Первоначально он предложил цикл из пяти статей о дебатах, первой из которых должна была стать статья, написанная в начале апреля и озаглавленная «Спор о свободе печати и об издании парламентских материалов»: остальные четыре должны были касаться Кёльнского дела, законов о краже леса, о браконьерстве и «вопроса раздела земли» [155]. Но опубликованы были только статьи о свободе печати и краже леса. В парламентских дебатах о свободе печати Маркс обнаружил, что «характерное мировоззрение каждого класса нигде не было выражено так ясно, как в этих спорах». Выступающие не считали свободу естественным даром для всех разумных людей; для них она была «индивидуальной характеристикой определенных лиц и классов» [156]. При таком отношении невозможно было разработать какие-либо законы, регулирующие деятельность прессы. Маркс продолжил критику феодального романтизма прусского режима и развил идеи об уклонении и проекции, которые позже превратились в полноценную теорию идеологии:
«…Ведь действительное положение этих господ в современном государстве никак не соотносится с тем представлением, которое они имеют о своем положении; ведь они живут в мире, лежащем за пределами действительного, и воображение у них вместо головы и сердца, и, будучи не удовлетворенными практикой, они обязательно обращаются к теории, но именно к теории трансцендентного, то есть к религии. Однако в их руках религия приобретает полемическую горечь, пропитанную политическими тенденциями, и становится, более или менее осознанно, просто священным плащом, скрывающим желания, которые одновременно очень светские и в то же время очень воображаемые.
Таким образом, мы обнаружим, что он противопоставляет мистическую/религиозную теорию своего воображения практическим требованиям <…> и что тому, что разумно с человеческой точки зрения, он противопоставляет сверхчеловеческие священные сущности» [157].