– Скажите, граф, а что там за документ, который все объясняет?

Сен-Поль запрокинул голову, как будто вверху был не свод трапезной, не потолок с кудрявой росписью – цветы и птицы, драконы и их победители – а небо, где огненными буквами прописаны слова господнего одобрения.

– Я имею его при себе, – сказал Сен-Поль после минутного колебания. – Желающие могут удостовериться, что это не подделка, – Сен-Поль извлек кору из кошелька. – Рука Мартина фон Остхофен. Он пользовался тем же грифелем, которым и закололся. «Растленный Карлом, умираю во цвете лет», – вот что здесь написано. По-французски, каждый может видеть.

– Га-га-га, – заржал в кромешной тишине секретарь Оливье, пьяный в дупель крупный парижский жлоб.

Это было сигналом.

Пауза, занявшая свое законное место в хвосте монолога Сен-Поля, была прервана.

Это было сигналом.

Все зашептались, зачесались, загалдели, заерзали, засморкались. Брови Филиппа взлетели на лоб. Обри, рассеянная рассеянность, поставил локоть на стол. Оказалось, в тарелку. Только тут Карл осознал, что в послании Мартина речь идет о нем.

Сен-Поль продолжал. Он говорил, не повышая голоса, но все слышали.

– «Растленный Карлом» – вот он, ключ к смерти Мартина фон Остхофен, данный самим Мартином. И всякий, кто был на том фаблио, мог видеть, что для такого заявления было достаточно оснований. Вернемся в тот день. Вот я обнаружил этот документ под головой Мартина. Что я должен был делать дальше? Позвать всех, показать его всем, всем объяснить, что имеется в виду? И это я должен был сделать, будучи преданным вассалом герцога Филиппа?

Сен-Поль разошелся. На его щеках заиграл румянец.

– Я что, должен был бежать к молодому графу и предъявлять ему этот документ? Может, я должен был рассказать, что нашел мертвого Мартина, умолчав о записке, чтобы меня подозревали в убийстве? Тем более, что мальца угораздило сойтись накоротке с моей прежней подругой Лютецией и об этом кое-кто знал? Я скрыл все. Но тогда у меня, по крайней мере, была надежда, что благодаря моим усилиям это самоубийство канет в Лету. Другое дело, что эта надежда не оправдалась и Орден настоял на разбирательстве. Пускай оно будет. Но только искать нужно в другом месте. Будьте любезны, господа инквизиторы, расследовать перипетии отношений между вашим эстетным мальчиком и нашим пылким графом! Это честнее, чем лепить из меня резателя и ревнивца.

Гельмут и Иоганн обменялись взглядами. Конечно, это было бы честнее. Но оба чувствовали, что этот честный кус им не по зубам.

Карл огляделся. Луи нет, как не было. Очевидно же, что высматривать его глупо. Хотя здесь нет ничего очевидного – Дитриха, Гельмута, Иоганна и этого рахита здесь тоже быть не должно бы. Но они есть. Я что, трахнул вам этого Мартина? Растленный Карлом, умираю в расцвете же. Сен-Поль написал. Или Дитрих – одно из двух.

Карл встает. Он встает так: во-первых, приземляя двурогую вилку на стол, плашмя, рядом со своей тарелкой; во-вторых, с грохотом опрокидывая стул; в-третьих, прочищая горло троекратным прокашливанием; в-четвертых – ему по хрену Дитрих, Гельмут, Сен-Поль и весь этот фестиваль. Именно таким образом граф Шароле встает и говорит громко:

– Монсеньоры! Не один, а двое здесь обвиняют меня, графа Шароле, в совершенном ими же самими преступлении. Это несправедливо и, кстати, оскорбительно.

Карл обвел публику полупрозрачным взглядом и продолжал:

– Это оскорбительно, поскольку эти двое – наемный убийца Мартина Сен-Поль и бесчестный Дитрих фон Хелленталь, опекун Мартина и, соответственно, наниматель Сен-Поля…

Граф Шароле замолчал, не закончив свою мысль. Гнев заменял ему красноречие.