– Не откажете ли вы мне в любезности? – спрашивает Обри.

– Как я могу! – вяло реагирует Карл, отирая пальцы о скатерть самым изысканным бургундским манером.

– Тогда передайте мне блюдо с трюфелями.

Карл осматривает стол. Которое из них с трюфелями? Он нюхает все, до которых может дотянуться, по-черепашьи вытянув шею. Находит. Передает блюдо Обри. Тот кокетничает:

– Не могу устоять перед трюфелями.

Грибы образуют конус на его тарелке.

– А вам?

– А мне не надо, – с подозрительной серьезностью отвечает Карл. – Они, по-моему, пахнут псиной.

Обри поворачивается к Карлу всем брюхом.

– Да? А почему? – спрашивает он вместо того, чтобы просто принюхаться.

– Потому что их собирают псы, – поясняет Карл с таким усталым видом, будто приводил это объяснение сотни раз прежде.

– Собирают? – Обри очень стесняется.

– Ага. Трюфель – под землей, его никто не видит. Собаки ходят и ищут, а потом лают поварам, что нашли и готовы обменять их на мясо. Один трюфель на одну отбивную. А если повар жадный и собаки это знают, они могут еще и помочиться втихаря на найденные трюфели.

– Вот как? – Обри сник. Он не мог определить: Карл хамит, шутит, говорит правду или фабулирует.

– Именно! – Карл разделывал жаворонка, начиненного перченым крыжовником.

– Так вы не советуете?

– Почему же? Советую.

Обри растерянно смотрел в свою тарелку. Его ноздри бесшумно вздымались, словно крылья птицы.

– Отличная музыка, – сказал Обри, когда вступили музыканты, через полчаса.

Карл окинул взглядом застолье. Замаслившиеся лица. Отец шепчет на ухо Оливье, никто уже не ест. Пятая перемена блюд. «Нужно внести пропозицию, – думает Карл, – во время пятой перемены блюд подавать невидимую пищу, чтобы не искушать никого». Симпатичные пажи разносят напитки. Французы произносят здравицы и дипломатические благоглупости. Весь честной народ. На златом крыльце сидели. Дворянское собрание в полном составе. У отца удивительно жирные волосы.

– Монсеньоры, да будет дорога французских гостей легка, как подагра герцога Савойского! – в качестве алаверды провозглашает подвыпивший Филипп Добрый, Филипп Прекраснодушный.

Гомон на секунду затихает, чтобы возобновиться с удвоенной силой. Все подымают кубки и пьют за савойскую подагру.

Столы стоят разомкнутым каре. Строй Ганнибала при Каннах, вывернутый наизнанку. Вот если бы сейчас стол исчез или стал прозрачным, сколько интересного можно было бы увидеть. Чья-то рука гладит колено соседки, кто-то выливает вино под стол, чтобы некстати не забуреть, кто-то крутит фиги, выставляет факи, крошит на пол хлеб просто так, треплет собацюру, а заодно вытирает об нее пальцы, передает записочки, пожимает чужие запястья в условном пре-фрикционном ритме. Но нет, доподлинно ничего не видать. Спектакль скрываем занавесом, все, что под столом – скатертью. Остальное скрывают одежды.

Жювель вымыт, одет во все чистое и теперь наконец похож на того, кем он был еще сорок дней назад – на графского парасита,[93] слугу и негодяя.

Всю ночь тевтоны продержали его привязанным к кровати, но Жювель и не думал бежать. Хотя мог бы ужом выпутаться из веревок, прихватить свои деньги и поминай как звали. Он этого не сделал.

Гельмут еще вчера пронюхал, какой праздничек будет сегодня, и поэтому не побежал с раннего утра козырять Жювелем перед Филиппом, как мог бы поступить на его месте Иоганн. Поэтому Гельмут и был главным, а Иоганн второстепенным, а Дитрих желал провалиться им обоим под землю. Таким образом, Дитрих самоисключался из иерархической нумерации и третьим назван быть не мог, хотя в действительности таковым являлся.