– Миленький мой, – вдруг радостным голосом воскликнула Наташа, – знаешь ли, я совсем, совсем не чувствую качки!

– Да ее и не будет, – сухо сказал Струков.

– Но как же, такая буря?

– Ничего не значит: пароход перерезает волны. И потом, разве это буря? Просто – свежий ветер.

– Да, свежий… Ой, как нас трепало тогда, а ветер был меньше. Совсем, совсем не чувствую!.. Ах как хорошо! Дай мне руку. Ты сердишься, глупый? Пойдем к корме. Держи меня крепче… Дружочек мой, смотри на эти берега… Милая, милая Англия, никогда тебя не забуду! А ты, Алеша?

– Ты простудишься, Наташа. Вот сорвало твою шляпу… Хочешь, достану макинтош? Надень, пожалуйста.

– О, какой ты злой! Ну, давай скорее… И капюшон на голову?.. На кого я теперь похожа!.. Но если б ты знал, как мне было больно расставаться с Лондоном.

– А помнишь, ты все бранила его и хвалила Париж?

– Разве? Это, должно быть, чтобы рассердить тебя… Боже мой, как мне жалко, что мы уехали! Друг мой, не воротится это, не повторится. Может быть, лучше будет, – не хмурься, – но никогда, никогда не повторится… Ну, все равно. Вон берега… видишь? И луна, и тучи, и волны шумят… О, дорогой мой, как я теперь счастлива. Ведь это настоящий океан? Смотри вот в этом направлении – ведь тут все море и море до самой Америки?

– Я думаю, в этом направлении остров Уайт, не больше.

– Ну, все равно, Уайт так Уайт, – ты это мне назло… желанный мой! А в какую сторону Джерсей? Помнишь Les travailleurs de la mer?[4] О, если тебе открыться по совести, я была влюблена в Жильята… Но расскажи, отчего ты такой нехороший, – правда, сердишься за что-нибудь? Правда? – И она приближала к нему лицо свое, вкрадчиво заглядывала в его глаза, проводила рукою по его щеке.

Конец ознакомительного фрагмента.