Услыхав про капельницу, Ксюша здорово испугалась и со страху высосала апельсин. После чего забылась тяжёлым сном. Кровать ей была коротка, она лежала, поджав ножки. Дышала шумно: хрипела на всю палату. Было страшно. Господи, помилуй! Господи, помилуй мою девочку! И моего мальчика!.. Мысленно призывала всех своих любимых святых и молила их о помощи.

Погасила свет, прилегла на свою койку, слушала Ксюшино дыхание… Было мучительно холодно; то ли действительно холодно, то ли меня знобило от усталости: ведь я не спала уже пятую ночь. С тех пор, как заболел Антон.

Замёрзнув окончательно и боясь, что Ксюнечке тоже холодно во сне и она простынет, я решила встать и отправиться на поиски дополнительных одеял. Было одиннадцать часов вечера. Я вышла в коридор – и увидела Колю Шастина. Он сидел неподалёку от нашего бокса в старом кресле. В докторском халате, со стетоскопом в руках. Спокойно так и естественно – как будто это и есть его место – рядом с нашим боксом. «Ну, вот, галлюцинации уже от недосыпа…» – подумала я устало. «Это ты, Коля? Или мне чудится?» – «Я, я… А мне сказали, вы уже спать легли». – «Ксюня-то спит. А я – слушаю… Неужели я могу спать, когда она ТАК дышит?»

Мы вошли в бокс, не зажигая света; и Коля во тьме послушал Ксюшино сердечко и Ксюшин пульс. «Частит…» – сказал он. Послушал её шумное хриплое дыхание… Сказал: «Хочу дождаться дежурного врача и поговорить с ним: что и как они уже сделали, и что собираются делать».

Мы опять вышли в коридор. Нянечка выдала два одеяла. Одним я прикрыла Ксюнечку, в другое закуталась сама. Бил озноб. Шёл двенадцатый час ночи. Врача всё не было. Дежурная сестра сказала, что врач внизу, в приёмной: привезли очень тяжёлого ребёнка. Коля сказал, что он всё равно его дождётся.

Мы сидели в продавленных креслах у дверей нашего бокса. «Хотел ещё забежать к Антону, – сказал Коля, – поглядеть, как он там. Но, наверное, уже не буду его тревожить, слишком поздно.» – «Да, пожалуй, не надо, пусть спит». – «И тебе бы уснуть». – «Уснуть?! Ты смеёшься?» – «Какой уж тут смех. Но тебе действительно нужно уснуть. У тебя впереди очень трудные дни. И ночи. Тебе нужны силы.» – «Я боюсь спать. Я так давно не спала, что мне кажется: я могу отключиться». – «Не бойся: ты её не проспишь». – «А вдруг?..» – «Я тебя уверяю: ты будешь вставать к Ксюше каждые пятнадцать минут. А между вставаниями всё-таки спать. Это необходимо вам обоим: чтобы ты была в форме. А проспать Ксюшу ты никогда не проспишь. По себе знаю: когда настроен на ребёнка – слышишь его даже во сне. Когда я в реанимации работал – бывало, уснёшь ненадолго, но и во сне слышишь дыхание и даже пульс ребёнка!» – «Ты знаешь, Коля, я знаю в этой жизни одного живого святого». Он живо поинтересовался: «Кто ж сей?» (Так сказал бы Антоша, это его выражение).

– Да вот он, передо мной, – сказала я.

Коля засмеялся: «Я – самый обыкновенный человек». – «Ну, да. Самый обыкновенный святой».

Я подумала о его жене и о его трёх детках… Впрочем, детки уже наверняка спали. А жена… она ведь знала, за кого она выходит замуж. Коля всегда был таким. И если бы он вдруг стал другим – это был бы уже не Коля Шастин.

Но это был именно Шастин, и он дождался-таки дежурного врача и представился ему: «Коллега из Филатовской».

Дежурный врач (всё тот же, что принимал нас) был очень усталый и немногословный: «Дифтерия – без всяких сомнений, это видно и без мазков. Осложнённой формы: зева и носоглотки. Состояние ребёнка средней тяжести. Но – пока ничего угрожающего. Произведено вливание сыворотки. Нет, в капельнице нет пока необходимости. Второго вливания, думаю, не понадобится». – «Меня беспокоит сердечко, – сказал Коля. – Пульс частит…» – «Но ведь в пределах возрастной нормы», – устало сказал врач. Лицо у него было совершенно измученное, и мне его было жалко. Он пошёл по коридору, сильно сутулясь и странно, по-журавлиному, сгибая колени. Остановился. Оглянулся. Они с Колей вопросительно посмотрели друг на друга. «Вы хотели ещё что-то спросить?» – «Я думал, вы хотели ещё что-то сказать». – «Нет, нет…» – устало сказал дежурный врач и пошёл дальше своей журавлиной походкой. Он был ещё молодой, Колиного возраста, а голова – совсем седая…