А мать твоя! Да она Нике с детства все разрешала – первая внучка! Помню, икру красную с пяти бутербродов сняла, на один кусок хлеба намазала, чтоб повкусней да пожирней внученька лопала. И слова не скажи, как же – свекровь! А я, дура молодая, мне бы вмешаться… а теперь вот разгребай завалы. Да ешь ты эту жареную рыбу сам! Я заливную хотела. Помнишь, как в той песне: «Свари, кума, судака, чтобы юшка была!..»

– Э, мать, да ты надралась. Быстро съешь бутерброд: масло, сыр; возьми шпротину. Вот, умница. – Илья открыл бутылку минеральной, налил в стакан.

Выпив воду залпом, пару раз икнув, Елена продолжила:

– Ну, Ника, ну дочь досталась… Помнишь, в тот раз стоило нам с тобой уехать всего на пару недель в Крым, и на тебе – снюхались! Клюнула на эсэмэски: «Никуся! Любовь моя…» Все забыла! Как пил, как бил. Приезжай, Андрюшенька, родная душенька, попробуем снова жизнь наладить. А он тут как тут – слезы… мимозы. На работу в Волжском устроюсь. Ага, сейчас у нас в райцентре в политологах нужда! Спец по трепу. Да ты, Илья, не уходи! Послушай, я тебе расскажу, как они тут первый раз встретились. Я зятьку сразу к нам в дом не разрешила. Они гостиницу сняли. А перед этим ты бы видел, как Ника себя в грудь кулаком била. Синяк был! Кричала мне: «Опять лезете в мою жизнь!» И я вазу хрустальную с серебром, что нам на свадьбу еще дарили, разбила. Все, говорю, гляди: вот как ваза вдребезги, так я тебе – все. Пуповину отрезала! Теперь сама живи, как хочешь! Да не надо мне воды! Завари чаю.

Елена размазывала по щекам слезы, потекшую тушь для ресниц. Внезапная резь (ой, в глаза попало!..) заставила умыться. Через минут пять, дуя на горячий чай, она по-детски всхлипывала. Хмель постепенно улетучивался. Промытые холодной водой глаза потеплели:

– Да жаль, жаль их всех… Андрюха, когда вошел, увидел Даню и в слезы. Уезжали, тому месяц всего, комочек, а тут хрюндель шестимесячный, розовощекий. А Олюшка, слов нет, от отца ни на шаг. Заглядывает в глаза: «Бабушка, папа с нами будет? Всегда? Да?». Господи, да что я враг? Конечно, живите. Квартиру сняли. Андрей меня, представляешь, мамой пару раз назвал. А Ника на глазах похорошела. Блузку мою, кружевную, забрала. Дурочка. Говорит: «Мама! Ты бы видела, как он на меня смотрит, мам, я с ним как первый раз…» Нет, конечно, если бы он здесь работу нашел, жили бы. Сад детский под боком, школа. Но работы-то нет. Что он слесарем куда пойдет – в ученики? Я Роговцеву только заикнулась, давай мол, сын твой на бирже труда переучится на что толковое. Куда там! Столько спеси. Из грязи в князи… Вот гад, всех обманул: «…сыну работу нашел престижную! В горном Алтае жить будут: природа там – красота…» Сволочь.

***

Среди страниц записной книжки Ника хранила черно-белую картинку рекламного объявления «…уютное место, оплата почасовая…» Окна той комнаты выходили на север. Протекший в левом углу потолок. На стенах старые обои. Стол, телевизор, широкая кровать.

– Вероника, сайт знакомств – такая отдушина! У тебя что?– Люсьена, секретарь суда, (тридцатипятилетняя, дважды замужем) подняла брови.

– С твоим-то мужем придурком еще нет своей страницы?! Исправим!

В графе «О себе» Ника вначале написала: «Я не для всех». Позже стало стыдно, но ненадолго, ибо появилось: «Маргарита ищет Мастера, штукатурам и малярам не беспокоиться». В ее виртуальную дверь стучались, лезли с вопросом: «Где фото?» Фотографию не помещала. Как-то днем задремала, приснился Булгаков, грозящий пальцем. «Маргариту с Мастером» убрала. К вечеру в голову пришло: « Луна в тумане».

Он зашел на ее почту к обеду следующего дня: «Туманная ты наша, покажи личико». Через три дня новая попытка: «Ты что? Недоступная, как камень, холодная, как лед?». Она: «Мимо!». Он: «Я еще не целился». Ее фото подстегнуло, колесо завертелось: