В этой книге я ввожу термин «карантин» для того, чтобы поставить следующие вопросы: кто и что решил? Где? Как? Кто кого заставил что-то делать? Что именно заставили делать? Если я порой избегаю термина «локдаун», то это вовсе не означает, что сам процесс был добровольным и что люди сами могли принимать решения. Конечно же, нет. Цель этой книги и состоит в том, чтобы проследить, как в сфере экономики взаимодействовали решения, вынужденно принятые во всем мире в условиях полной неопределенности. Эта неопределенность проявлялась на различных уровнях: на центральных улицах и в центральных банках, в семьях и на промышленных предприятиях, у жителей трущоб и у трейдеров, которые фанатично работают в импровизированных офисах, размещенных в подвальных помещениях загородных домов. Решения принимались под воздействием страха или на основе научных прогнозов. Они определялись правительственными указами или социальными традициями. Кроме того, мотивацией для принятия решений могло быть и перемещение сотен миллиардов долларов, спровоцированное мелкими, почти незаметными изменениями в процентных ставках.

Широкое распространение термина «локдаун» свидетельствует о том, насколько неоднозначной была противовирусная политика. В различных странах, социальных группах и семьях шли горячие споры об использовании масок, о социальной дистанции и карантине. Нередко казалось (а иногда это вполне соответствовало действительности), что на кону стоял вопрос о жизни и смерти. Порой отличить видимость от действительности было нелегко. Нам пришлось столкнуться с тем, что немецкий социолог Ульрих Бек в 1980-е гг. обозначил термином «общество риска», только в гораздо большем масштабе[40]. В результате развития современного общества оказалось, что нам всем угрожает невидимая опасность, известная только науке. Это был риск, который оставался абстрактным и нематериальным, пока человек не заболевал. Самые невезучие медленно умирали из-за того, что в легких у них накапливалась жидкость.

В ответ на ситуацию, в которой вам угрожает такая опасность, можно просто ее отрицать. Такой подход может сработать. Было бы наивным ожидать иной реакции. Многие распространенные заболевания и социальные недуги, включая и те, которые приводят к крупным людским потерям, мы подчас просто игнорируем и считаем их чем-то естественным – просто «фактами жизни». Что же касается наиболее серьезных природных рисков, в частности климатических изменений, то вполне можно утверждать, что обычной моделью поведения является широкомасштабное отрицание и сознательное неприятие фактов[41]. Даже такие чрезвычайные медицинские ситуации, как пандемии, при которых речь идет о жизни и смерти людей, могут по-разному интерпретироваться политиками и властями. Столкнувшись с коронавирусом, некоторые из них наверняка предпочли бы выбрать стратегию отрицания. В этой стратегии есть элемент азартной игры, и она несет риск внезапной скандальной политизации. При сложившихся обстоятельствах вновь и вновь оценивались все за и против. Те, кто выступал с лозунгом «Ничего страшного, мы справимся», позиционировали себя защитниками здравого смысла и реализма, однако в итоге им пришлось убедиться, что их хладнокровие было гораздо более убедительным в теории, чем на практике.

Мужественно встретить пандемию – именно к этому стремилась бóльшая часть населения земного шара. Однако, как писал Бек, проблема состоит в том, что вступить в противоборство с современными макрорисками легче на словах, чем на деле[42]. Мы должны прийти к общему пониманию того, чтó это за риски. Это неизбежно вовлекает в наше обсуждение ученых, а у тех, кто не связан с наукой, порождает ощущение неопределенности научных выводов