Маму он не помнил совсем: избирательная и неокрепшая память двухлетнего мальца не смогла зафиксировать её светлый образ, не отпечатала в сознании материнский запах, нежность рук и сладость родного голоса.

Всё, что он знал о ней, почерпнул из редких и скупых рассказов дядей, нескольких фото и четырёх альбомов с её рисунками.

Дяди о сестре не любили говорить, слишком тяжкой была для них её утрата, а фото лишь отображали миловидный облик сероглазой и светловолосой молоденькой девушки. А вот рисунки… Рисунки приоткрыли для него многое.

Ранний рисунок матери, хоть и был неуклюж по технике исполнения, но буквально лучился светом, теплотой и любовью ко всему в окружающем мире. В нем горели надежды и искрились стайками мечтания юной художницы. На них был изображён рай.

Если это был портрет, то какой бы не была внешность изображённого, в нём читалось лучшее, что смогла заметить в человеке своим юным взором художница.

В пейзажа лето изображалось сочным, зелёным, с цветущим разнотравьем, ярким и солнечным; осень же буйствовала всеми возможными оттенками жёлтого, оранжевого, красного и багряного, с потрясающими переходами одного к другому; зима запечатлялась во всем своём величии, искрилась белым и сине-голубыми вкраплениями, даже серые деревья - и те были изображены милыми спящими великанами; а весна хоть и была робкой, нежной и хрупкой, но в ней чувствовалась сила пробуждающейся природы.

Это чувствовалось в каждой прорисованной веточке с набухшими почками или нежными, ещё не окрепшими салатовыми листиками, в каждом первоцвете, хоть и хрупком на вид, но сильном, способном устоять, выжить в лёгких заморозках весны.

Более поздний рисунок выглядел более приземлённым, реалистичным, но всё ещё с флёром и такой себе лёгкой дымкой её надежд и мечтаний.

Портрет человека стал схематичным изображением настоящих черт, что отобразила природа за прожитые года.

Пейзаж встречался реже, но и тот, который был, утратил сочность и приобрёл лёгкий слой налёта действительности. Мама стала в основном рисовать природу в дождь.

А вот самые последние рисунки бесподобны в плане техники, но страшные и горькие по своему наполнению. В них преобладал страх, властвовала безнадёжность, и был чётко виден приход смирения.

На последних рисунках был нарисован портрет лишь одного человека – его отца. И Данила был изображён настоящим, без прикрас.

Больше всего в изображениях отца пугали его глаза: художница в них чётко отобразила искру сумасшествия и внутренней злобы, в чертах лица преобладала демоническая заострённость и хищная необузданность живого монстра. Не человека.

Природу мама больше не рисовала совсем.

Своё дитя, то бишь его, тоже не нарисовала ни разу. Почему? Наверное, не смогла. Видимо, его внутренний свет не был достаточно ярким, чтобы пробиться сквозь тот мрак, в который превратил её жизнь Данила.

В раннем детстве и юности он не мог понять, почему мама видела отца именно таким. Позже понял: мать отобразила саму суть гнилой души Данилы Добрынина.

Она его словно предупреждала в своих рисунках, молила не приближаться самому, и не подпускать к себе это чудовище.

Жаль, что вовремя понять он этого не смог. Вдвойне жаль, что в конечном итоге, для того, чтобы осознать эту истину, ему вначале пришлось пожить с монстром и ощутить на себе всю глубину «родительской любви» Данилы.

В жизни юного Андрея отец появился лишь к двенадцати годам. По-хозяйски вошёл в дядин дом, бросил тому папку, как собаке кость, и поставил перед фактом, что забирает его, Андрея, к себе.

Что же было в той злополучной папке, что дядя безропотно отдал ребёнка фактически чужому человеку, он до сих пор не знает.