Дарья Сергеевна вернулась в дом к мужику. В сенях было действительно тепло, к стене тулился большой топчан, накрытый кучей несвежих стеганых одеял, стояли колченогие венские стулья, затертый сервант с разношерстной посудой и крохотный столик. Хозяин вынес из комнаты горячий чайник с плиты, копеечные печенья. В дом не приглашал. Все четверо уселись за столик, Дарья Сергеевна выложила остатки еды из поезда: спинку от жареной курочки в сухарях, два яйца, лимонные круглые конфеты в россыпь. Достала из серванта непромытые липкие тарелки, вздохнула, разломала надвое куриную спинку, положила детям и добавила по яичку. Печенье и конфеты высыпала в общую тарелку.

Катюша, помыв руки ледяной водой в садовом умывальнике со смешным язычком, который надо было толкать вверх-вниз, с аппетитом начала есть. Славочка уставился в одну точку, к еде не притронулся. Дарья Сергеевна отхлебнула чай, взяла печенье. Мужик метнулся в комнату, принес початую бутылку водки, достал две заляпанные стопочки, поставил на стол, наполнил доверху.

– Ну добро пожаловать. Степан.

– Дарья.

– Дети у тебя красивые. Девчонка особенно. – Он потрепал Катюшу за щечку. – Давай, Дарья, хлебнула горя, хлебни водочки.

Они чокнулись, выпили залпом. Степан потянулся к Славочкиной тарелке за курочкой, но Славочка резко накрыл его руку своей ужасной пятерней с распухшими суставами и подвинул тарелку Катюше.

– А малой-то сечет! – Степан подмигнул. – Не мертвец он вовсе, придуривается.

Снова сбегал в комнату, принес тарелочку с нарезанным хлебом и салом. Дети, измученные дорогой, легли на топчан, накрывшись горой одеял, прижались друг к другу и тут же уснули.

– Несчастная ты, Дарья… – У Степана развязался язык. – Погубила ты в себе женщину. А красивая ведь баба, все при тебе.

Дарья Сергеевна, опрокинувшая сотку на полуголодный желудок, впала в небытие, разомлела в тепле и заревела. Вот так навзрыд, дурой, белугой, не боясь разбудить детей, не стесняясь выглядеть распухшей, ревела и ревела, уронив голову в ладони. Степан долго смотрел на нее, не забывая опрокидывать одну рюмку за другой, а потом крякнул:

– Ну все, пойдем лечиться.

Приобнял Дарью Сергеевну за талию, провел через большую комнату в маленькую душную клетушку без окна, с кроватью и настенным ковром. Уложил, раздел и, не целуя, долго, по-мужицки возился взад-вперед с почти уже бесчувственной квартиранткой.

Первую ночь за последние полгода Дарья Сергеевна проспала без снов до девяти утра. Открыла глаза, ничего не понимая, увидела перед собой одетого бодрого Степана.

– Ну ты спать, матушка, сегодня две комнаты заселяются, нужно все прибрать, обед приготовить…

Дарья Сергеевна, судорожно натянув платье и хлопковые колготки, выскочила из комнаты и остолбенела: сени остыли практически до уличной ноябрьской температуры. Дети, крепко обнявшись, спали, почти с головой зарытые в одеяла. На подушке плотно прижалась к Катюшиной щеке свернутая клубком трехцветная кошка. Дарья подошла ближе: лица детей были абсолютно белыми, ангельскими и красивыми. Она почувствовала себя грязной шлюхой, хотя и сладко выспавшейся.

День прошел в хлопотах. Дарья Сергеевна, перемывала с триалоном липкую посуду, стирала в тазу Степаново белье, несколько штанов и рубашек. Из принесенных им продуктов варила суп, готовила голубцы, компот, все время подкармливая Катюшу, которая вертелась рядом. Несколько раз подносила к губам так и не вставшего с постели Славочки то бульон, то капустный пирог, то вареники с картошкой.

На следующее утро они вместе с сыном пошли к дому Анны. Сильно похолодало. Степан дал им зимние тулупы. Катюша осталась дома. Время тянулось медленно. Замотанные в пуховые шали и какие-то тряпки люди стояли, сидели, ходили вдоль по улице, переговаривались, вздыхали. Время от времени на крыльцо выходила Зинаида и зычно кричала: «Артамоновы! Беляев! Солдатенко!» Фамилии десятикратно повторялись в толпе.