Получив диплом и лейтенантские погоны, я вернулся в родной город. Впереди меня ждал месяц отпуска, который я планировал посвятить сладостному безделью: чтению детективных романов на диване, встречам с друзьями и знакомыми, пиву, прогулкам по набережной, флирту с хорошенькими девушками.

Но не тут-то было! На дворе стоял август, и этим все сказано. К августу у родителей на мичуринском участке накопилось море работы, которая без меня простаивала. Пару дней я безропотно помахал тяпкой, вскопал грядки, помог починить крышу. Потом начал звереть от отсутствия цивилизации и развлечений.

Мичуринский участок – это заповедный уголок средневековья, где современный городской человек приобщается к труду и быту крепостного крестьянина начала XIX века. Даже хуже! У крестьянина была лошадь, а на мичуринском все приходилось делать руками. Крепостной крестьянин после отработки барщины мог заняться своим хозяйством, я же увильнуть никуда не мог.

Вскоре отец и мать вышли на работу, а меня оставили охранять урожай. Пожив сутки один, я чуть не взвыл от отчаяния: за что мне такое наказание – куковать одному в безлюдном массиве крохотных домиков? Я же четыре года в Омске не на землекопа и не на сторожа учился. На кой черт мне месяц жизни на «свежем воздухе» убивать? Здесь, в мичуринских садах, словом не с кем переброситься. Через забор видны одни лишь спины и зады копошащихся в земле немолодых женщин в синем нейлоновом трико. Вся молодежь в городе, а я – в изоляции, даже магазина рядом нет и пива выпить не с кем.

В субботу, воспользовавшись приездом родителей, я вырвался в город, приехал в райотдел и попросился выйти на работу до окончания отпуска.

«Потом как-нибудь отгуляю!» – решил я и по неопытности ошибся.

Отгулять оставшиеся двадцать дней мне в этом году не дали, а на следующий год про них «забыли».

Вьюгин был в отпуске. Отделом руководил Клементьев. Узнав о моей необычайной просьбе, он искренне посмеялся:

– Допекло тебя сельское хозяйство? Понимаю. Жизнь на мичуринском хуже, чем в деревне. Там городские девки на каникулы приезжают, танцы в клубе, винишко в сельмаге, а тут – работа от зари до зари и радикулит в знак благодарности. На работу можешь завтра выходить, а с жильем как поступим? Ключи раньше сентября ты не получишь.

Ответ я продумал заранее, даже съездил на хлебозавод, посмотрел на общежитие.

– Мне могут предоставить в этой же общаге койко-место?

– Ты пойдешь жить в одну комнату с заводской молодежью? – с сомнением спросил он.

– Геннадий Александрович! Я четыре года прожил в мужском коллективе. Я знаю, как пахнут пропотевшие портянки и какая вонь стоит в казарме под утро. После школы милиции меня ничего не смутит, я в любой коллектив впишусь.

– В среду зайди, я скажу, к кому в общежитии обратиться.

Родители, узнав о моей подлой измене, разобиделись. Они распланировали строительно-полевые работы до самого сентября, а тут безропотный работник взял и смылся, выдумав неправдоподобный предлог – начальство из отпуска отзывает!

– Ты еще ни дня не работал, зачем тебя отзывать? – дрожащим от негодования голосом возмутился отец. – Ты что, специалист, без которого производство встанет? Так и скажи: «Не хочу родителям помогать! Пусть они зимой голодают».

Песенку о голодной зиме я слышал с самого детства, так что впечатления на меня она не произвела. Живут же наши соседи по площадке без мичуринского участка – и ничего, в голодный обморок не падают.

– Андрей, с работой понятно, – сказала мать. – Вызвали так вызвали. В общежитие-то зачем уходить? Тебя что, из дома кто-то гонит? Ты же не знаешь, какие соседи тебе попадутся. Обворуют, без последних штанов останешься.