Я думал о голосе Вселенной.

После обеда Бугров с Докшиным сложили тарелки и понесли на «камбуз». Я хотел обговорить новую идею, и, когда Володя вернулся, мы начали толковать об одном и том же на разных языках. Бугров ходил по комнате, двигая стулья.

– У человека пять чувств, верно? – сказал он.

– Допустим. Знаешь, я думаю, что можно слышать не только звезды.

– Мы вообще не можем слышать звезды, – отрезал Володя. – Я говорю, что нужно использовать остальные четыре чувства.

– Володя, есть один универсальный объект, и если удастся услышать, как он звучит…

– Универсальными бывают магазины… Я утверждаю: звездную песню нельзя услышать…

– Я имею в виду грохот взрывающейся вселенной, – закончил я.

– …Но ее можно увидеть! – поставил точку Бугров.

И лишь тогда до каждого из нас дошел смысл.

– Грохот взрывающейся вселенной? – вскричал Бугров.

– Увидеть звук?! – изумился я.

– Да, да, увидеть, если ты придумаешь как, – нетерпеливо сказал Володя.

– Ты серьезно говоришь – грохот вселенной?

– Серьезно. Но разве можно видеть то, что положено слышать?

И мы опять заговорили на разных языках, начали выяснять друг у друга, что каждый из нас имел в виду. Постепенно я вообще перестал понимать, а Володя неожиданно закричал:

– Геннадий!

Докшин явился немедленно. Уселся на столе, заявив, что, когда Володя ходит по комнате, самое безопасное место под потолком.

– Мы будем излагать, – сказал Бугров, – а ты слушай и не давай нам перебивать друг друга.

– С твоим приездом, Сережа, – усмехнулся Гена, – жизнь на станции заметно полегчала. Я имею в виду себя. Приятнее, знаешь, выступать в роли судьи, чем ответчика. Ну-ну, – добавил он в ответ на нетерпеливый жест Бугрова, – это только вступительное слово. Прошу стороны высказываться. Ты, Сережа…

Десять миллиардов лет назад Метагалактики не было. Закончилась очередная пульсация, и вещество сжалось в предельно тугой шар, настолько плотный, что в нем не мог существовать ни один атом. Давление, плотность, температура, тяжесть раздробили атомы на отдельные частицы, но и этим частицам стало тесно. Шар все сжимался, и частицы начали вдавливаться друг в друга.

В этот момент родилась Метагалактика.

Шар – первичный атом мироздания – взорвался, как перегретый паровой котел. Врассыпную бросились частицы, почти со световой скоростью удаляясь от колыбели вселенной. Но еще быстрее неслись фотоны и нейтрино, определяя границы будущей Метагалактики. Частицы разбегались, плотность падала, пространство распрямлялось. Появились атомы. Через несколько дней после взрыва Метагалактика была еще невелика, но плотность ее заметно упала, всего только миллион тонн в одном кубическом сантиметре – пирамида Хеопса в кулаке.

В тот момент, когда взорвался первичный атом, раздался страшный, непередаваемый грохот, и первая звуковая волна понеслась вдогонку свету. Температура была так высока, что звук в то время почти не отставал от света. Две волны неслись одна за другой, и каждый, кто мог увидеть зарождение Метагалактики, мог и услышать трубный глас рождающейся вселенной.

Температура падала, начал выдыхаться и звуковой фронт. Через много миллионов лет – ничтожное в масштабах вселенной время – свет ушел далеко вперед, а звук – это был уже не трубный глас, а тихий шепот – плелся далеко позади, огибая новорожденные галактики, умирая и возрождаясь вновь.

Когда-нибудь люди полетят к звездам. Полетят к близкому Сириусу и далекой Бетельгейзе. Они будут пролетать мимо странной звезды Эр Тэ Козерога. Экипаж звездолета соберется в кают-компании, капитан включит звуковой локатор, и высокий свист раздастся из динамиков – это звезда будет салютовать людям. Но неожиданно свист смолкнет, люди беспокойно посмотрят друг на друга. И тогда вновь оживут динамики. Что это будет – шепот или вой, низкое с присвистом урчание или каскад, фейерверк, симфония? Люди будут слушать, приборы – записывать, и это мгновение никогда не сотрется из памяти. Возвратившись на Землю, космонавты расскажут о том, что далеко от солнечной системы встретили в пространстве эхо. Далекое, слабое, затерявшееся. Эхо взрыва, породившего мир. Голос вселенной.