– Видел. Звезды большие, а паучок маленький и золотистый.

– Поймай его. Я тоже хочу посмотреть. Ладно, папка?

Опять! Лариса стояла в дверях, она все слышала, и лицо ее болезненно скривилось.

– Спи, Людочка, – сказал я. – Спи и поправляйся. А я пойду охотиться…

На работу решил не идти. Отдыхать я могу на законном основании – не все ли равно уважаемому шефу, где я буду поправлять свое здоровье?

Но все шло вкривь и вкось в этот день. Единственное место, где я решительно не хотел бы встретиться с Саморуковым, это вход в дом Ларисы. Столкнулись мы в подъезде, и оба опешили от неожиданности.

– Что вы здесь делаете, Луговской? – довольно спокойно начал шеф и облокотился о косяк. Он не собирался ни пропускать меня на улицу, ни входить в дом. – Автобус в город ушел, а я привык, чтобы мои распоряжения выполнялись.

– Мне нечего делать в городе, – хмуро сказал я.

– А здесь у вас есть дело? Здесь обсерватория, а не клуб любителей фантастики.

Настала моя очередь удивляться. Что он хотел сказать?

– Я отобрал у Рывчина ваш опус, – объяснил Саморуков. – Любопытно изложено, но ваше незнание астрономии выдает вас с головой. Ваш литературный талант может найти себе лучшее применение, чем в нашей обсерватории. Во всяком случае, в моей лаборатории вы больше не работаете.

Тремя прыжками Саморуков взбежал на второй этаж, и я услышал звонок. Потом тихие голоса и щелчок английского замка. Я стоял у дома под снегом и отлично понимал, как чувствует себя побитая собака.

Хорошо, однако, быть начальником. Понравился человек – пригласил работать. Не сработались – до свиданья. Я побрел домой. На западе небо посветлело, а у самого горизонта между серостью земли и серостью неба будто вонзили клинок – узкая полоска глубокой сини рвалась и стремилась разлиться рекой, затопить сначала Медвежье Ухо, а потом и все, что пониже.

До вечера я просидел дома. Решил возместить потерю тетрадей, попавших к Саморукову. Отыскал в ящике помятый и наполовину исчирканный блокнот, вырвал чистый лист. Писал быстро – в голову пришла очередная гипотеза, наверное, такая же бредовая, как все прежние.

Я вспомнил, как щелкал затвор, заканчивая выдержку. И слова Юры о том, что образ звезды складывается из впечатлений, накопившихся в подсознании. Возникла аналогия – мозг как фотопластинка. Жиденькая аналогия, раньше я уже думал об этом, но даже не записал. А мысль не уходила, она обрастала подробностями, и я зацепился за нее, чтобы понять, достаточно ли она сформировалась, чтобы стоило серьезно о ней подумать. Пожалуй, стоило.

Где-то в мозгу есть центр, накапливающий фотоны. Как фотопластинка. Чувствительность глаза огромна – он способен реагировать на единственный квант света. Но один фотон не вызывает в мозгу никаких ассоциаций, в памяти нет картинки, которую он мог бы дополнить. А если бы такой центр был? Тогда ни один лучик света не пропал бы зря. Все они укладывались бы в картинку – сегодня один, завтра другой. Глядишь, и полотно готово.

Допустим, есть такой накопитель. Что из того? Откуда фотону знать, в какое место на картинке он должен лечь? Лучи света от далекой звезды попадают в глаз одновременно и на один нерв. Разделяются они где-то по дороге в мозг, а может, и в самом мозгу. Как разделяются и почему?

Опять что-то не получалось. Затравка, по-моему, была хорошей. Накопитель света. Нужен еще один шаг, чтобы понять главное. Почему-то я был уверен, что думаю правильно, что мне просто недостает смелости. Раскованности мысли. Ну же, подгонял я себя.

Все дело в разуме, подумал я.

Мозг – коллектор, сборщик сведений о внешнем мире. Но только ли? Мозг все же не фотопластинка, он не просто фиксирует, он обрабатывает сигналы зрения еще на пути к их законному центру. У неразумного животного сигналы благополучно доходят по назначению. Но человек – иное качество. Принципиально иное – это разум. Кто может доказать, что разумная фотопластинка будет фиксировать мир так же, как обычная?