Достаю из письменного стола тетрадь на девяносто шесть листов в скучной серой обложке, открываю и пишу, пишу, потоком сознания выплёскивая на бумагу всё, что произошло со мной за последние недели.

      Становится легче: словно поговорила с кем. Засыпаю прямо за письменным столом, уронив голову на исписанную страницу.

      Передо мной возникает Агаткино лицо, и она громко и членораздельно произносит: «Видеть себя голым во сне – к неразумным поступкам». Я вздрагиваю, просыпаюсь, чуть не упав со стула, осознаю ситуацию и тащу своё затёкшее тельце на диван. Перед тем, как снова погрузиться в сон, успеваю подумать: «Интересно, мой звонок по тому загадочному телефону, это разумный или неразумный поступок?»

Глава 7

      Утро на рабочем месте начинается по-боевому. Открывая дверь своего кабинета, я уже слышу, как надрывается на моём столе телефон. Оказывается, меня жаждет услышать давешний мой знакомец, Анатолий Петрович Гуляев. Он огорошивает меня одним единственным вопросом:

– Скажите, Татьяна Владимировна, не упоминала ли Агата при вас когда-нибудь имени Вениамин?

– Нет, – удивлённо отвечаю я, не раздумывая.

– Не торопитесь, вспомните, – мягко настаивает следователь.

– На память не жалуюсь, – начинаю тихо свирепеть я: за дуру он, что ли, меня держит? – Уж такое редкое имя я бы точно запомнила.

      Не успела я открыть рот, чтобы поинтересоваться, какое отношение имеет этот Вениамин к Агате, как, буркнув то ли «спасибо», то ли «до свидания», Анатолий Петрович повесил трубку.

      Куда только подевались его приличные манеры, которыми он так поразил меня в кафе! А самое главное, что он оставил меня умирать от любопытства, кто такой этот Вениамин. Это жестоко с его стороны…

      Вениамин… Веня… Не знаю ни одного Вениамина, кроме актера Смехова.

      Ещё минут пять я ломаю мозги над этой загадкой, потом говорю себе вслух: «Да, воистину, трудно вспомнить то, чего не знаешь»,– и в таком слегка взвинченном состоянии, открываю лежащую передо мной папку с рукописью.

      С романом Берсеньевой я вчера разделалась. Дора Сергеевна только что подбросила мне свежую работёнку.

      «За час до убийства». Михаил Кожин»,– читаю я на обложке папки.

      Кожин… Где-то я уже о нём слышала. Ну, разумеется, это тот самый тип, которого так нахваливала Агата. Как в воду она глядела – действительно мне придется править его рукопись.

      Я частенько разговариваю сама с собой. Привычка, тянущаяся за мной из самого детства. Вот и сейчас я развязываю трудно поддающиеся тесёмочки папки, нараспев бормоча себе под нос возникающие в моей голове рифмы:

– Интересно, что ещё за Кожин? Может, ни кожин, ни рожин? А хорошо ли сложен?

      И вздрагиваю от неожиданности, услышав мужской голос за своей спиной:

– Не знал, что вы увлекаетесь стихосложением, помимо своих редакторских обязанностей.

      Круто разворачиваюсь на своём вращающемся стульчике и упираюсь взглядом в высокого, крепкого сложения, мужчину с упрямым подбородком и серыми глазами какого-то стального оттенка.

– Простите, с кем имею дело? – произношу я вежливо-холодным тоном.

– Как вы точно выразились. Именно так. На данный момент мы с вами имеем одно общее дело, и это дело – мой роман «За час до убийства», – обаятельно улыбается мой собеседник. – Позвольте представиться. Кожин Михаил Борисович.

      Я запоздало заливаюсь краской. Вот, блин, ничего не скажешь – вовремя он вошёл. Надо, надо избавляться от своей отвратительной привычки разговаривать вслух.

      Пытаясь исправить положение, я пожимаю протянутую мне руку и бодро представляюсь: