– Товарищ, какая сейчас может быть «Волга» ?! – в ужасе спросила женщина. – Мы падаем!

– ГАЗ-24! А падаем потому, что Меликян не хочет долг отдавать! Что тут непонятного?!

Почти всю левую часть салона занимал ансамбль песни и пляски «Подберезовики». Оттуда неслось нестройное и испуганное:

Черный ворон! Что ж ты вьешься?!

Над моею головой?!

Ты добычи не дождешься!

Черный ворон, я не твой!

Старушка из первого ряда вопреки запрету щелкнула замком ремня, подскочила и рывком достала с полки коробку, перевязанную накрест шпагатом. Села, пристегнулась и прижала коробку к себе.

– Так оно спокойнее! – пояснила она неодобрительно взглянувшей стюардессе. – Сервизы у меня там, милочка! Внучка замуж за армянина выходит, вот везу на свадьбу в подарок. На руках подержу, а то вдруг упадем – разобьются. Жалко.

– Какие сервизы, старая кляча?! Это мы, мы разобьемся! – крикнул мужчина, сидевший через проход. Сделал попытку расстегнуть ремни, но ладони стюардессы предупредительно накрыли его руки.

– Оставайтесь на своих местах!

– Дайте мне пересесть в хвост! – потребовал пассажир.

– Я вас прошу оставаться на месте! – стюардесса уже не улыбалась. Глаза смотрели с колючим укором.

Мужчина привстал насколько позволяли застегнутые ремни и посмотрел на остальных пассажиров.

– Товарищи, мы падаем! А эти делают вид, что все в порядке!

– Они выполняют свою работу! – выглянул в проход Саша. – Прекратите панику!

– Конечно! Ты же в хвосте сидишь, поэтому такой умный и смелый?! – зло выкрикнул пассажир и посмотрел на поющих «Подберезовиков». – Вы в своем уме?! Нашли время петь!

Саша хотел было сказать, что в случае катастрофы не имеет значение, где ты сидишь, но при дочери озвучить это не решился. Он был обеспокоен не меньше остальных, но не за себя – за жену и ребенка, которых при подобных обстоятельствах даже не смог бы защитить. Сейчас главное – сохранять спокойствие, не дать разгореться тлеющей искре паники и, конечно же, надеяться на профессионализм летного экипажа. А еще – на чудо.

Голос бортпроводницы, прорываясь сквозь какофонию воплей и песен, стал громче и требовательнее:

– Товарищи, успокойтесь! Уберите ручную кладь в ноги! Спокойствие!

И, пытаясь сохранить равновесие, пошла по проходу:

– Женщина, коробочку под кресло! Спасибо!

– Товарищ! Уберите руки и покажите мне ремень! Спасибо!

– Просьба убрать сумку в ноги! Спасибо!

Саша сжал руку жены.

– Все будет хорошо! Слышишь, Капа?! Все будет хорошо!

Стюардесса, пробежав по салону в обратном направлении, открыла дверь в кабину и все отчетливо услышали громкий голос пилота:

– Диспетчер, говорит борт 2451! У нас отказ правого двиг....

Дверь захлопнулась, но услышанного было достаточно – искра беспокойства полыхнула в пожар паники. Саша уже не пытался кого-то успокоить, это было бесполезно – люди таким образом давали выход страху: через крики, причитания, слезы и даже песни. Он просто держал руку жены, а та сжимала теплую ладошку дочери.

Самолет тряхнуло. С верхней полки свалилась сумка, затем еще одна. Через секунду посыпалось все, что там было – самолет резко накренился.

Капа одной рукой придерживая дочь, другой вцепившись в подлокотник, посмотрела в иллюминаторы на левой стороне салона, за которыми мелькали остроконечные верхушки таежных деревьев.

Самолет падал. Стремительно летел к земле под вопли:

– Это все Меликян!

– Господи, помилуй!

– Прекратите антисоветчину!

– Тупой и длинный!

– Сервизы бы не побить!

– Пустите меня в хвост!

***

Стакан со стуком вернулся на стол. Тихон Авдеевич прижал руку к левой щеке и, страдальчески охнув, затянул грустную песню. Слезы сочились из закрытых глаз и капали в тарелку с нетронутым студнем – Тихон Авдеевич после десятой не закусывал. Пел он с такой самоотдачей и душевным надрывом, будто не дочь замуж выдавал, а на похоронах сидел. Впрочем, для него так оно и было. Тихон Авдеевич хоронил свои надежды на то, что его единственная и любимая дочь Маруся когда-нибудь будет счастлива.