– Перерезаны так же, как жители Никосии. Мустафа беспощаден к тем, кто долго ему сопротивляется. Это не воин, а кровожадный тигр, которому все мало жертв.

– А что сталось со всеми моими храбрыми товарищами? Неужели Мустафа никого не пощадил? Что он сделал с Бальоне, Брагадино, Тьеполо, Спилотто и другими? Неужели и они все погибли?

– Думаю, что так, падрона.

– А не можешь ли ты узнать это наверное? Ведь благодаря твоему арабскому лицу и одежде ты можешь безопасно проходить между этими зверями. Они не тронут тебя, приняв за своего.

– Нет, синьора, теперь уже светлый день, потому что я уже давно сижу здесь с тобой. Днем же я ни за что не оставлю тебя одну. Кто-нибудь может увидеть меня, когда я буду выходить отсюда, и ворвется вслед за мной. Подумает, что у нас тут спрятаны сокровища. Дождемся вечера, тогда я и сделаю попытку. Там, где хозяйничают турки, надо быть как можно осторожнее.

– И о моем лейтенанте ты тоже ничего не знаешь, Эль-Кадур? Может быть, ты видел его убитым на бастионе?

– Когда я возвращался на бастион, он был еще жив и даже успел спросить меня о тебе. Я, конечно, ничего не скрыл от него.

– Если так, я буду надеяться, что он и сейчас жив и, быть может, отыщет меня здесь.

– Да, конечно, если ему удалось избежать турецких сабель… Позволь мне, падрона, осмотреть твою рану. Мы, аравитяне, знаем врачебное искусство лучше других народов.

– Не нужно, Эль-Кадур, – возразила герцогиня. – Рана невеликая и, кажется, затянется сама собой. Я только ослабла от потери крови… Дай мне пить, жажда мучит меня.

– К несчастью, синьора, здесь нет ни капли воды, которая лучше всего могла бы тебя освежить. Есть только оливковое масло и кипрское вино.

– Хорошо, давай кипрского, им тоже можно утолить жажду.

Араб достал из своего кармана складной кожаный стакан, наполнил его вином из одного из тех кувшинов, в которых греки хранили жидкости, и поднес своей госпоже.

– Пей на здоровье, падрона, – сказал он. – Пожалуй, это вино полезнее, чем здешняя вода, она теперь вся смешана с кровью.

Молодая девушка выпила весь стакан и снова улеглась, подложив под голову руку, а араб закрыл кувшин и поставил его снова на прежнее место.

– Что-то будет с нами дальше, Эль-Кадур? – говорила молодая девушка, тоскливо всматриваясь в окружающую ее мрачную обстановку. – Как ты думаешь, удастся ли нам выбраться отсюда благополучно, чтобы отправиться на поиски Ле-Гюсьера?

– Может быть, и удастся, падрона, с помощью одного человека, тоже турка, но не в пример им великодушного и сострадательного.

– Кто же этот турок? – с любопытством спросила герцогиня, пристально глядя на араба.

– Дамасский Лев.

– Мулей-Эль-Кадель?

– Да, падрона, он самый.

– Человек, которого я победила?!

– Но которому потом даровала жизнь, между тем как ты могла убить его, и никто, даже турки, не смели бы упрекнуть тебя в этом. Один он способен бросить великому визирю в лицо слово осуждения за его ненасытную жажду христианской крови…

– А если бы он знал, что его победила женщина?

– Он нашел бы, что эта женщина заслуживает поклонения, падрона.

– Вот как! Странно… Что же ты думаешь сделать, Эль-Кадур?

– Я думаю отправиться к Дамасскому Льву и сказать ему, в каком мы находимся положении. Я уверен, что этот благородный человек не только не выдаст тебя, но, быть может, будет в состоянии дать тебе сведения насчет того места, где содержится виконт, и даже поможет освободить его.

– И ты воображаешь, что этот турок способен быть таким великодушным?

– Да, падрона, имею на то основания.

– Почему ты так хорошо знаешь его, Эль-Кадур?

– Потому что знаком с одним из его приближенных невольников, который немало порассказал мне о нем хорошего.