– Эй, парень, сюда!

Сквозь засыпанную мусором и камнями оконную решетку я разглядел двоих людей, отчаянно махавших мне руками. Это было спасение. Они отодвинули засовы и впустили меня, вернее, втащили, потому что от ран и усталости я уже не стоял на ногах.

– А кто были эти благородные люди? – спросила герцогиня.

– Двое моряков венецианского флота, они сюда прибыли вместе с подкреплением под командованием Мартиненго: старший помощник капитана и марсовой.

– Где они теперь?

– Прячутся в темном погребе. Закрылись на засовы и привалили ко входу несколько камней, чтобы турки его не нашли.

– А как вы узнали, что я здесь? – спросила герцогиня.

– Это я ему сказал, – отозвался Эль-Кадур.

– А я в суматохе боя совсем забыл номер каземата.

– Почему же эти двое моряков не пришли вместе с вами?

– Они не решились, капитан. И потом, они боялись, что это убежище уже заняли янычары Мустафы.

– До погреба далеко?

– Шагов триста.

– Эти люди могли бы нам очень пригодиться, синьор Перпиньяно.

– Я тоже так думаю, герцогиня, – ответил венецианец, наверное впервые поименовав ее настоящим титулом знатной дамы.

Девушка несколько секунд помолчала, словно что-то обдумывая, потом, обернувшись к арабу, который все время неподвижно стоял рядом, резко спросила:

– Ты все-таки решился?

– Да, госпожа, – отвечал сын пустыни. – Только этот человек может нам помочь.

– А если ты ошибаешься?

– Дамасский Лев сюда не явится, синьора. У Эль-Кадура есть пистолет и ятаган, и он умеет с ними обращаться лучше, чем янычары Мустафы.

Герцогиня обернулась к венецианцу, который застыл от удивления и никак не мог сообразить, при чем тут турок, которого выбили из седла перед стенами Фамагусты.

– Вы полагаете, синьор Перпиньяно, побег возможен и турки его не заметят?

– Нет, синьора, – отвечал лейтенант. – Город наводнен янычарами, все еще жаждущими христианской крови, а за стенами не меньше пятидесяти тысяч азиатов стоят на страже и следят, чтобы никто не вышел из города.

– Ступай, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Наша последняя надежда в руках Дамасского Льва.

Араб загасил фитиль пистолета, удостоверился, что ятаган легко скользит в кожаных ножнах, украшенных серебряными пластинками, одним движением нахлобучил капюшон с кистями по краям и закутался в свой широкий шерстяной плащ.

– Повинуюсь, госпожа.

Он пошел к лазу, опустив голову и спрятав лицо под капюшоном, но вдруг резко обернулся, горящими глазами пристально посмотрел на герцогиню и сказал с глубокой грустью:

– Если я не вернусь и моя голова останется в руках турок, я желаю тебе, синьора, отыскать виконта Л’Юссьера и вернуть себе утраченное счастье.

Последние слова заглушило рыдание.

Герцогиня д’Эболи села и протянула арабу руку.

Дикий сын пустыни подошел к импровизированному ложу, встал на колено и запечатлел на белой руке девушки долгий поцелуй. Ей показалось, к ее коже приложили раскаленное железо.

– Иди, мой добрый Эль-Кадур, – со вздохом произнесла она.

Араб рывком встал, глаза его горели.

– Или Дамасский Лев тебя спасет, или я его убью, – решительно заявил он.

Быстро отодвинув камень у входа, он выскользнул в щель, как дикий зверь из норы. Герцогиня грустно прошептала:

– Бедный Эль-Кадур! Какая верность и какая мука живут в твоем сердце!

Араб быстро сбежал вниз по огромной куче мусора и обломков, покрывшей основание башни, и пошел на свет костров импровизированного лагеря, который турки разбили в центре города.

Улицы Фамагусты погрузились во тьму. Теперь турки были уверены в своей безопасности: ведь они перебили не только гарнизон, но и всех жителей, способных держать в руках оружие.