Корсаков быстро вышел.

Чиновники и офицеры суетились во дворе. Корсаков, отдавая распоряжения, направился к берегу. К бухте бежали люди.

– Василий Степанович! – вскидывая обе руки, радостно воскликнул Муравьев, обращаясь к вошедшему в парадной форме Завойко. – Едем встречать…

– Катер готов, ваше превосходительство! – доложил тот.

Муравьев заметил, что Завойко волнуется.

– Катенька, я еду сейчас же к Невельскому, – сказал жене губернатор, целуя ее в лоб. – Собирайтесь все, господа! – обратился он к своим спутникам, вошедшим вслед за Завойко, чувствуя, что приближается историческая минута.

– Элиз, Элиз! – воскликнула губернаторша, проводив мужа и подходя к мадемуазель Христиани, смотревшей в окно, и обнимая ее за плечи. – Какое счастье, они живы!

Слезы радости заволокли ее глаза.

В окно видно было, как небольшое судно огибало косу, на которую выбегали волны. Шлюпка с Корсаковым уже направлялась к нему.

На берегу губернатора ждал катер с гребцами. Все уселись. Завойко сел рядом с рулевым.

– Весла на воду! – скомандовал он. – Навались!

Гребцы что было сил налегли на весла. Завойко поднял на корме Андреевский флаг. Катер понесся. Берег, скалы, лес в желтых осенних пятнах поплыли прочь. Дома фактории с белыми широкими крышами и новые светлые строения Аяна становились все меньше. Навстречу приближался «Байкал». Вот уж видны офицеры на юте, густая толпа офицеров, на солнце поблескивают пуговицы и кокарды. Сразу видно, что это не компанейское судно, где обычно всего один штурман, а что пришел балтийский военный корабль. Офицеры не спускают с катера подзорных труб. Впереди офицер с рупором, взмахивая рукой, иногда что-то приказывает, оборачиваясь к матросам. Это, конечно, сам Невельской!

Черный борт судна подымается все выше. Уже видны белые буквы на корме: «Байкал».

– Он! Прибыл, цел и невредим! – проговорил Муравьев, щуря свои острые глаза и чувствуя, что восторг и волнение охватывают его.

Теперь уж ясно видно крупный нос под фуражкой и загоревшее лицо Невельского. Капитан ниже всех, но в нем что-то богатырское. У него сейчас такой вид, словно он притащил на себе все это судно вместе с командой и офицерами.

На палубе раздались слова команды. Матросы строились с ружьями. Готовилась официальная встреча губернатора.

– Геннадий Иванович! – подымаясь в шлюпке, с нетерпением воскликнул Муравьев. – Где вы были? Я всюду искал вас! Откуда же вы явились?

Невельской отдал рупор, кинулся к борту и, положив на него обе руки, вытянул шею.

– Сахалин – остров! – раздалось над морем. – Вход в лиман и в реку Амур возможен для кораблей с севера и с юга! Вековое заблуждение рассеяно! – хрипло кричал он, видимо, сильно волнуясь и торжествуя свою победу. – Истина обнаружена! – И он поднял руку.

– Суши весла! – приказал раскрасневшийся Завойко.

На судне грянула команда. Звякнули ружья почетного караула. Шлюпка подошла к уже поставленному парадному трапу. Офицеры кинулись к губернатору, но тот отстранил их руки и, не держась за поручни, взбежал по трапу и кинулся с протянутыми руками к Невельскому…

– Дорогой мой Геннадий Иванович! – воскликнул он, горячо обнимая капитана. – Как я рад! Боже, как я рад!

Невельской загорел и на вид очень молод. Из-под черного лакированного козырька гордо сверкают юные синие глаза. Лишь привычная дисциплина и привычка самому повелевать держала его, как оковы, но от этого пылкая душа бушует и рвется еще сильнее. Голова его приподнята с решительным и энергичным выражением. Черты его лица крупны и приятны.

– Получили инструкцию, Геннадий Иванович? Ты передал инструкцию? – строго обратился Муравьев к Корсакову, вытирая платком глаза.