Или вот на второй день, как себя осознал, услышал от британских моряков английскую речь в порту и отлично их понял, для меня их речь звучала как родная. Я три дня с ума сходил, подозревая, что я английский шпион, пока в письмах от родителей не узнал, что мать у Мальцева – учительница английского языка. Это ладно, но я отлично говорю и пишу на немецком. В письмах об этом ничего нет, владел ли Мальцев этим языком, я не знаю. И это только по двум языкам, но я не знаю, известны ли мне ещё какие, времени проверить не было. Общались в основном на русском да немецком.

– Интересная история. Мальцев немецкого не знал. А как вы объясните покупку шлюпки?

– Я же вроде как моряк, а на вёслах ходить не умею. Учился. На руках мозоли заработал, но вроде что-то получаться стало. Всё своим умом доходил, с инструктором быстрее бы усвоил. Ещё смотрел, как другие матросы на вёслах ходят, и повторял ночами. Это ещё ладно, вы бы видели, как я запоминал словарь морских терминов. И надо было его писать и людей путать?

– М-да… – Майор явно был растерян: он ожидал многого, но явно не такого признания.

Но не правду же ему рассказывать, а амнезия должна сработать. И кстати, Взор показал, что установленный в кабинете микрофон подавал звук в другой кабинет, где сидели и слушали трое. Одного я сразу узнал – всесильный нарком НКВД. Похоже, я его заинтересовал, потому и объяснения давал под видом сумбурного оправдания, но тщательно их продумывая.

– Ладно, допустим, что всё так и было, проверим. Но как на тебя вышел этот вербовщик? До или после?

– Конечно до. Он очень сильно удивился, когда я его не опознал. Именно вербовщик первый узнал о потере мной памяти, вы второй. Это произошло через неделю после того, как я покинул госпиталь. Оказалось, не ответил на сигнал и не забрал посылку с новой информацией – как будто бы я знал. Тогда он встретился со мной лично, и всё разрешилось. Он предъявил корочки порученца Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.

– Когда произошла эта встреча?

– Пятого июня.

– В то время товарищ Сталин ещё не был Верховным главнокомандующим. Это произошло в августе.

– Я тоже об этом подумал и поинтересовался. Мне объяснили, что пока информация об этом не доведена до граждан Советского Союза. Так вот, он предъявил документ за подписью Мальцева (это была его подпись, я столько её изучал и пытался скопировать, что сразу узнал). Это было согласие на работу в Ставке Главнокомандующего. Я оказался перед выбором: рассказать об этом особистам нашего учебного дивизиона или промолчать. Если рассказать, вскроется информация о потере памяти. Но мне начала нравиться работа подводника и терять её я не хотел, и к тому же мне было любопытно, что это за работа на Ставку.

– Курировать работу террор-групп.

– Да. Также я выступал в качестве посредника. Бойцы являлись закрытым подразделением, и их лица видел только я. Поэтому именно я общался с окруженцами и военнопленными, которых мы освобождали из лагерей, вооружали, помогали им припасами и отправляли в сторону передовой. Я специально носил с собой форму морского командира, переодевался перед встречей, а в другое время, как и все, бегал в пятнистом камуфляжном комбинезоне. Разве что тельнику не изменял, вместо рубахи его носил.

Когда группы отозвали, я вернулся, ну и дальше начал с нашими работать. Адмирал ухватился за возможность представить флот как эффективную боевую единицу, что и сделал, предъявив трофейные боевые корабли. Формально он прав: я числюсь за Балтийским флотом и участвовал в абордажах. Только я сразу предупреждаю, товарищ майор госбезопасности: всё, что я вам сейчас говорил, тут, в кабинете и останется. Если информация об амнезии разойдётся, меня же снимут с командования лодкой, а я только-только её получил, хотя сам пригнал её в Ленинград.