Вновь Дина увидела Сэвиджа лишь в зале суда. Он был все в той же рваной рубашке и похоже было, что за все время, прошедшее со дня ареста, ему ни разу не довелось умыться.

Властям очень хотелось показать Сэвиджа окончательно опустившимся человеком, изгоем, не заслуживающим ни внимания, ни снисхождения. Это оскорбляло и злило Неда, но, когда, он заявил, что не выйдет в зал суда в таком виде, ему ответили: «Вытащим!». Он не сомневался, что угроза эта не пустая.

Сэвидж сидел, ссутулившись, положив на колени локти сомкнутых рук. Лишь изредка поднимал он глаза, но тут же, словно обжегшись, вновь отводил взгляд. Дина огляделась.

Оказывается, Нед боялся смотреть на человека в пятом ряду, еще довольно молодого, но рано поседевшего. Дина знала его. Это был Николай Иванович Ковалев, руководитель коммуны, в которой одно время жил Сэвидж. Ковалев смотрел на Неда, не отрываясь, и в глазах его была боль.

В перерыве Дина пробралась к Ковалеву, тронула его за руку.

– Вы меня не узнаете? Я Дина Быстрова, журналистка. Я приходила к вам, когда писала о Неде, помните?

– Как же, помню. Вы хорошо написали тогда о нем, спасибо… А теперь, видите, опять какое горе… Вы снова будете писать?

– Еще не знаю. Вы сами видите, что здесь творится. Из Неда сделали какого-то дикаря, полуидиота. И самое обидное, что публика верит этому.

– А вот здесь вы не правы! – раздался рядом веселый голос.

Дина обернулась. Перед ней стоял паренек в студенческой куртке. Веснушки на его носу задорно блестели.

– Каждому здравомыслящему человеку ясно, что, хоть фамилия парня и Сэвидж, он вовсе не дикарь и не идиот. У него глаза думающего человека и он не виноват, что ему не дают договорить, а все сказанное выворачивают наизнанку.

– Спасибо вам, юноша. Приятно знать, что у нас в зале есть единомышленники. Позвольте узнать ваше имя?

– Тим Клэр, студент-биолог.

– Рада познакомиться с вами. Моя фамилия Быстрова, я журналист, а это…

– Ковалев, педагог.

– Я читал ваши статьи и восхищаюсь ими, а вы, верно, пришли из профессионального любопытства?

– Не совсем. Уже идут судьи, Тим, вам пора занимать свое место. Ни к чему дожидаться замечания от секретаря.

– Я ухожу, но позвольте, я найду вас после заседания. Мне хотелось бы кое-что уточнить.

– Мы встретимся, Тим, – ответила Дина, – Только тогда и я задам вам несколько вопросов. Надеюсь, вы не откажетесь дать небольшое интервью?

– С удовольствием! – Тим поспешил на свое место, а Дина села рядом с Ковалевым.

Подсудимому было дано последнее слово. За перегородкой, отделяющей его от зала, поднялся юноша, звякнул наручниками. Заговорил чуть охрипшим голосом:

– В последнем слове принято оправдываться или каяться. Я не буду делать ни того, ни другого…

Он переглотнул, продолжал спокойнее:

– Здесь из меня хотели сделать то ли придурка, то ли последнего бандита. Глядите, мол, уважаемые господа, каковы на деле эти бродяги, за которых вы так волнуетесь! А я такой же человек, как и вы, с душой и сердцем. Только два человека в этом зале имеют право упрекнуть меня. И перед ними я виноват, и у них прошу прощения. Что же до остальных… Я подчиняюсь силе, но не признаю ее справедливости. Я все сказал.

Зал возмущенно зашумел, и секретарю пришлось долго трясти колокольчик, прежде чем восстановилась тишина. Судья объявил приговор. За контрабандный ввоз товаров, незаконное ношение оружия, сопротивление при аресте, бродяжничество Эдвин Сэвидж приговаривался к восьми годам тюремного заключения.

Пустив в ход обаяние и журналистское удостоверение, Дина сумела прорваться к Сэвиджу до того, как его увезут в тюрьму.