– То есть ты не против? – наконец заговорила она человеческим голосом и глотнула из чашки.

– Нет. Как я могу быть против? Даже если и буду, то что?

– Да, – наконец согласилась она. – Надо вымыть туалет… – Перед приходом гостей Лена всегда моет туалет, даже если занималась этим накануне.

– Интересное умозаключение!

– И надо хоть купить чего-то к чаю… – продолжала она.

– К какому чаю? Они придут не за этим.

– Какой ты…

– Объективный.

Пока Лена, надев резиновые перчатки, драила туалет, он стоял в коридоре и размышлял:

– Все-таки хорошо, что у нас сын!

– Почему так? – доносилось до него.

– Потому что одно дело, когда сын водит вкусно пахнущих девочек, и совсем другое, когда дочь…

– Что – дочь? Я не поняла…

– Дочь водит парней с запахами несвежих носков и юношеского пота… С грязными волосами и побулькиванием недозрелого тестостерона в крови.

– Ничего себе у тебя фантазия!

– Ну! – рассмеялся он.

– Это чего же ты таких страшных парней нафантазировал? – Лена даже подняла голову от туалетного пола. – Ты же вроде и волосы мыл…

– Да не очень-то! Ты просто не замечала.

– Может быть, – неожиданно согласилась она. – Но, вообще, у нас как-то не принято было домой парней таскать…

Ольховский вспомнил, как впервые попал к Лене домой. Вернее, вспомнил по ощущениям и никак не мог воссоздать в памяти подробности. Помнил раскрытые окна и много света. Полузасохшие растения в глиняных горшках. Тесноту в длинном коридоре и чай из чашки с отбитой ручкой. Ее квартира, наверное, была последним помещением из тех, где им случалось уединиться. Со стороны они вели себя целомудренно, но кто бы знал, что целомудренность эта была жутко неудобной. Он помнил, как для любви приходилось использовать последние этажи и черные лестницы.

Цветы жизни уже переступали порог, а Ольховский все тянул выходить из комнаты. Ему казалось, что, если он выскочит слишком рано, это может выглядеть невежливым любопытством. Теперь получалось почти наоборот – так, будто ему вообще наплевать.

– Проходи, – басил Димка, обращаясь к Насте. Настя не отвечала, сохраняя интригу.

– Мама, дай нам табуретку, – распоряжался сын. Ольховский, обнаружив в себе позабытое волнение, поднялся из кресла, вместо «табуретку» на полмига услышав «таблетку»…

– Да вот сюда поставь… Садись! – это опять Насте.

Ольховский просунул голову в коридор. Даже сейчас это выглядело любопытством и ничем больше.

– Привет, папа… Настя, это мой папа. Папа, это Настя.

Ольховский как-то так себе все и представлял. Знакомство с девушкой сына. Настя повернула к Ольховскому лицо и тихо и четко ответила:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Настя, – ответил Ольховский, падая.

По крайней мере, так ему показалось. Земля ушла из-под ног, но вернулась так быстро, что он не успел даже покачнуться. Ощущение страха осталось. Он уже забыл, когда женщина производила на него такое впечатление.

– Настя, вот тапки! – суетилась Лена, подсовывая девчонке гостевые шлепанцы.

Настя переобулась, и от ее босых стоп на полу коридора остались два влажных, исчезающих на глазах следа.

Сергей неумно потоптался на месте, но продолжал стоять.

Он бы огорчился, если бы Дима привел неопрятную толстуху. Сокрушался бы, если бы избранница была безвкусно одета. Но такого он предположить не мог. Дима привел совершенство, и это оказалось больнее всего.

Ольховский даже не очень ее рассмотрел – он ее понял. Наследственность проявила себя неожиданно: сыну нравились те же женщины, что когда-то нравились и отцу…

Сын вел себя достойно. Взял, так сказать, ситуацию в мужские руки. Намеренно не таясь, достал из рюкзака бутылку вина. Подтолкнул Настю к своей комнате и закрыл дверь перед носом у любопытной Лены.