Разумеется, пытливый ум ученика пришелся не по нраву его учителям-доминиканцам, многие из которых явно звезд с неба не хватали, о чем довольно много упоминаний. Один из соучеников Кампанеллы по монастырской школе свидетельствовал: «Он все время возражал, особенно своим учителям». Один из них, Фьорентино, пророчески заметил: «Кампанелла, Кампанелла, ты плохо кончишь!»

Сам философ позже вспоминал: «Учителя не могли ответить на мои возражения» и более подробно изложил это в предисловии к своему трактату «Философия, доказанная ощущениями»: «И я заключил, что природу вещей следует изучать на основании ощущения, которому она открывается непосредственно такой, какова она в действительности и какой пожелал создать ее Бог. И я счел, что способность к познанию природы, конечно, свойственна человеческому разуму и только заглушена в нем, поскольку все вещи создал Бог и взял на себя заботу обо всех вещах, и нет иного Бога, кроме него. Я пришел к этому выводу после того, как на протяжении целых пяти лет усердно занимался чтением книг древних философов, в особенности перипатетиков и платоников, а также и иных, какие только мог раздобыть, и не только не был ими удовлетворен, но и обнаружил, что они противоречат моему чувственному опыту. По этой причине я постоянно возбуждал в себе вражду со стороны учителей, под водительством которых совершал свои первые шаги, так как было очевидно, что я не собираюсь стать последователем аристотелевских догм (сами учителя мои с трудом понимали их, хотя и почитали непогрешимыми), и так как я отвращал с этого пути и своих соучеников. Так, я признал, что чужие учения весьма далеки от истины. Я объяснял это тем, что наследники древних восприняли науки не через опыт собственных чувств, но уже выработанными древними и переданными от них потомкам соответственно их разумению. Так что науки оказались крайне запутанными, и лишь некоторые или немногие, и притом с великим трудом, едва оказались в состоянии овладеть ими целиком. А поэтому им казалось чем-то весьма значительным хотя бы воспринять науку от других людей и передать ее ученикам, а не извлечь се из самой природы, изучение которой представлялось столь малодоступным. Поэтому они, достигнув такого рода толкованиями почета среди людей, которые довольствовались чужим изложением, не обращаясь к текстам и не проверяя точность истолкований, уже не стремились к истине, а стали преданными последователями древних и усвоили чужие мнения. Они не обращались к исследованию природы вещей, а изучали только высказывания, и притом даже высказывания не самих философов, а только их толкователей»[39] (речь о тех же Порфирии, Боэции, менее вероятно – Анахте. Более того, Порфирий толковал Аристотеля, а эти двое – толкование Порфирия, но Анахт также и самого Аристотеля).

В этой ретроспективе 1589 года уже упоминается телезианское следование природе, но очевидно, что пока молодой ученик идет тропой отрицания. Вместе с тем – и в этом проявляется его гений – он интуитивно нащупывает ту философию, которая уже сформулирована его старшим современником – Бернардино Телезио (иногда его фамилию приводят в латинизированной форме – Телезий). Говоря кратко и образно, это – философия Природы, наука наблюдения и опыта, исповеданию которой Кампанелла посвятит всю жизнь. Она и станет той альтернативой схоластическому Аристотелю, которую изберет великий калабриец.

На воззрениях Телезио стоит хотя бы кратко остановиться, ибо во многих трудах Кампанеллы видно их отражение и развитие (кстати, они были практически земляки, Стило находится в 150 километрах от Козенцы, родины Телезио). Его высоко ценил Ф. Бэкон: «О самом Телезио я имею хорошее мнение и признаю в нем искателя истины, полезного для науки, реформатора некоторых воззрений и первого мыслителя, проникнутого духом современности». Основной труд козентинца – «О природе вещей в четком соответствии ее собственным началам» в двух томах. Подвергнув беспощадной критике схоластический аристотелизм (он называет Философа «неточным наблюдателем» и «командующим опытом»), Телезио призывал в изучении природы следовать чувственному опыту, хотя при этом благоразумно оговаривался, не желая попасть в когти инквизиции: «Однако если какое-то из положений, выдвигаемых нами, не будет согласовываться со Священным Писанием и католической Церковью, мы ни в коем случае не утверждаем, что надо его придерживаться, а не отвергнуть всей душой. Ведь выше Писания и Церкви не должно быть не только никакое человеческое рассуждение, но даже само ощущение. Если не согласуется оно с Писанием и Церковью, то отвергнуть надо и его самого»