– Чего вы боитесь? – спросил Каминский. – Ведь вы же, кажется, собирались творить добро?

– Я уже кое-что сотворил… сказал оператор, показывая на приходящего в чувство Герда. – Но мне еще хочется жить.

Спустя час, когда экипаж корабля уступил свое место в трюме «кольцу хроноястребов», Левушка пришел к Ермаку «возвратить генератор». Нажав красную кнопочку, он почувствовал, что вибрация прекратилась и заметил, как сразу стало тихо вокруг.

– Я выключил, можешь не проверять – сказал музыкант.

– Левушка, милый, – ответил Ермак, приняв перламутровую коробочку и доставая из шкафа тарелку, – сегодня я убедился, какой ты великий художник!

– Утром ты это уже говорил – напомнил Каминский.

– И опять повторю! – продолжал капитан, отвинчивая крышку прибора. – Когда ты пришел ко мне в трюм, я почувствовал, что у нас есть шанс победить.

– Еще бы, у нас есть ГКСЛ – уточнил музыкант и вскрикнул. – Ермак, что ты делаешь? Зачем ты ломаешь генератор?

– Я ничего не ломаю. – сказал капитан и высыпал из коробочки бурую массу в тарелку. – Единственным шансом, способным нас выручить, Левушка, был твой артистизм, – каюта наполнилась ароматом бразильского кофе. – Все решило живое воображение… – заключил капитан и поставил крышку на место. – Принимай наш подарок, маэстро! От чистого сердца! Можешь гордиться: ты держишь в руках уникальную вещь… На последнем Галактическом конкурсе эта кофейная мельница завоевала Гран При!

1971

Ее зовут витафагия. Она – порождение случая, маленькой аварии в наследственном аппарате живой клетки. Эта юная жизнь нежна, хрупка и чувствительна. Она – сама скромность, классический пример неприспособленности к превратностям жизни.

Витафагия поселяется в каждом организме без исключения, но только в одном случае из десяти она находит подходящие условия для роста. И начинает расти – потихоньку, незаметно. Но такой «скромной» она остается лишь до поры до времени.

Наступает время, когда материнский очаг витафагии больше не может развиваться скрытно. Это уже не щепотка клеток, а зрелая опухоль, охваченная нетерпеливым азартом гонки. Она растет теперь, бешено раздирая окружающие ткани, выделяя фермент, задерживающий свертывание крови и заживление ран. Ей уже не страшны никакие медикаменты, никакие убийственные лучи – она, ведет борьбу за жизненное пространство.

Но вот в сиянии операционной хирург заносит над ней свой нож… Опухоль удаляется. Однако с ее гибелью увеличивается активность метастазов – дочерних витафагий, уже занявших исходные позиции для наступления по всему фронту. Судьба живого организма предрешена.

И самое главное, что витафагия, как айсберг, – большая часть болезни протекает подспудно. Она дает о себе знать, когда у нее есть все шансы на победу. Но это уже не болезнь – это приговор, обжалованию не подлежащий.

С отцом мы виделись редко. У него была своя жизнь. Иногда я тосковал по нему. Но эта тоска была какой-то абстрактной. Отец не отличался общительностью. Он любил говорить то, что думает, а это не всегда доставляет удовольствие.

Неожиданно получилось так, что мы с отцом стали сотрудниками. Это произошло в самую счастливую пору моей работы в витафагологическом центре, в тот год, когда я загорелся идеей К-облучателя. Мне понадобился физик-консультант. У отца была своя тема в институте времени, но он первый откликнулся на мое предложение.

Моя идея не блистала оригинальностью: облучение стандартным К-облучателем приводило к некоторой убыли массы опухолевой ткани, а я рассчитывал, что если удастся создать широкодиапазонный К-облучатель с регулируемой мощностью и направленным действием, то можно будет начать решительную борьбу с болезнью, особенно в ранней стадии.