Ито бредет берегом, ища знакомый мост. Вот и он, горбатый, сложенный из отесанного камня, под ним двумя языками две песчаные косы, на каждую навалило течением картонные ящики, люди натаскали тряпок, бумаги, хворосту. Воровски оглянувшись, спустился по стенке, полз, упираясь ногами в камни, нащупывая пальцами щели, спрыгнул, еще раз огляделся, юркнул в темноту под горбатую каменную крышу, раздвинул картон – где оно, вчерашнее место? – опустился на колени, проверил ладонью – сухо? – лег на бок, свернулся, прижался спиной к стенке чужого ящика и замер.

Шелестит вода, задувает под мостом теплый ветер, часто, с плеском, выбегают на песок волны. Кажется Ито, что шевельнулся кто-то рядом, по ту сторону ящика, осторожно подвинулся, снова замер. Затаив дыхание, приподнял голову – человек? Нет, тихо, никто не дышит, не заскрипит, не шелохнется... Еще крепче поджал под себя ноги, накрыл рукавом голову, закрыл глаза: сейчас кончится, придет тревожный пугливый сон... Деревянная решетка, за решеткой в глубине паучьи суставчатые желто-зеленые ноги. Светит сверху луна, пробивает лучами настил моста, шевелятся ноги, тянутся к Ито, вот-вот просунут когти сквозь прутья решетки, коснутся лица. Ито старается отодвинуться, тяжестью налилось тело, что-то навалилось на грудь – вот-вот задохнется, и снова слышится – кто-то шуршит рядом. Проснулся – исчезла клетка, исчезли ноги-щупальцы диковинного зверя, и только дыхание оторвалось от них, осталось. Часто, беспокойно дышит, всхлипывает, задыхается.

Ито отогнул фанерную стенку и тотчас кто-то за ней вскочил, стал на колени, смутным пятном забелело лицо, поднялись два белых пятна поменьше – ладони.

– Ты что? – испуганно спросил Ито.

– Ты кто? – не ответил человек. Но теперь видно – такой же подросток... – Давай ложись. Спинами прижмемся, будет теплее. Фанеру на себя положи. Чего ждешь?

Легли, прижались, и сразу заснул. Проснулся, когда начало сереть, вымыло из тьмы черную крышу – мост, желтый от света зарождающегося дня полукруг, в нем – светлая, без морщин вода, по сторонам черные, зеленые камни – стенки канала. Розовело, поблескивало. Ито повернулся, чтобы согреть озябшие сырые руки, сунул их под тряпье, которым прикрыт сосед. Ладони уперлись во что-то мягкое, теплое, ощутил непривычную выпуклость, податливость тела и едва не вскрикнул. Рывком отдернув, медленно нашел край тряпки, приподнял. Рядом, закрыв глаза и тяжело дыша, лежит девчонка. Просыпалась мучительно долго, измученное, с морщинками в углах рта лицо подергивалось, наконец открыла глаза, недоумевая посмотрела на Ито, сжалась в комок и наконец, вскочив на колени и комкая у груди тряпку – мятое, грубое платье, – выкрикнула:

– Ты зачем? Убери руки! А ну...

– А ты? Я тебя здесь не видел.

– Я в первый раз...

Сказала тихо, покорно. Сели рядом, поджав колени и прикасаясь локтями.

– Жрать хочется, денег нет.

– У меня тоже.

– Ты откуда?

– Из Камакуро.

– Родители живы?

– Умерли.

– А я с севера... Ушла из дома?

– Выгнали...

Щель, через которую было видно море, наполнилась светом, в небе прочертило красную полосу облако, под ним что-то вспыхнуло, засветилось, выскочил дымно-красный утренний солнечный шар.

– Я пойду, – сказал Ито. – Я не спросил у старика, когда приходить.

– Что за старик? Ты работаешь?

– Тебе какое дело?

– Таких, как ты, берут. Ты молодой. А тех, кто постарше, забирают в армию. Сейчас всем нужны мальчишки. Сколько он тебе платит?

– Много будешь знать...

– Не уходи. Посиди со мной.

– Нужна ты...

Собрал свой узелок и, не оглянувшись, полез наверх по разрушенной стенке.

Старик принес циновку и потертое байковое одеяло, и Ито не пришлось больше возвращаться под мост. В первую же неделю он научился править погнутые велосипедные крылья и менять разбитые ручки и багажники. Старика сотрясал кашель, он усаживался на пол и долго, задыхаясь, хрипя, ожидал, когда пройдет приступ.