– Как вы, наверное, поняли, – продолжил капитан, – я представитель имперских военно-воздушных сил, присланный сюда поговорить о вашем сыне.

Вспыхнув и осторожно изобразив удивление, папа воскликнул:

– Ах, вот как?

Капитан Миками действительно говорил обо мне совсем немного. Потом я едва слышал его слова о славе военно-воздушных сил и наборе добровольцев. Я сидел улыбаясь и чувствуя, как меня бросает то в жар, то в холод. В тот момент у меня не было никаких соображений по поводу предложения капитана. Всю свою жизнь я мечтал поступить на службу в воздушные войска. Сколько часов, дней и ночей представлял я себя отважным летчиком истребителем, асом! Как часто видел себя пикирующим с золотистого неба на врага. Сколько воображаемых героических боев провели мы с Тацуно!

Но сейчас это становилось реальностью, причем так внезапно, что мозг мой не мог успокоить сердце. Во время всего ужина я ощущал волнение мамы и Томики, и сейчас холод их дурного предчувствия коснулся меня, как ледяной ветер.

Капитан обратился ко мне:

– Что скажешь ты?

Вот и все, что он спросил. Я начал отвечать, но запнулся и больше не мог выдавить из себя ни слова.

– Подумай несколько минут, – разрешил офицер. – Я подожду.

Несколько минут! Мне вдруг стало дурно. Я провел ладонью по лицу, волосам и почувствовал, что они стали влажными от пота. Комната начала кружиться перед моими глазами. Слабо улыбнувшись, я пробормотал:

– Простите, пожалуйста. Я пойду попью.

Я хотел сказать, что мне не нужно было думать. Ни один настоящий мужчина в таких случаях не сомневался бы. Ни один настоящий мужчина не почувствовал бы тревоги и холода в сердце или душе. По традиции бусидо[3] он заговорил бы о почетной смерти: «Я иду умирать за свою страну. Император выбрал меня – это наполняет мое сердце смирением». Но я… я был тогда больше мальчиком, чем мужчиной. Мне захотелось увидеть маму.

Я быстро помчался в ее комнату. Там никого не оказалось. Я тихо позвал. Никакого ответа. Решив, что, возможно, мама сидела на свежем воздухе в саду, я выскользнул в ночь и снова позвал. Луна отбрасывала на деревья призрачный, сияющий свет. За оградой нашего дома шла темная дорога, освещенная лишь случайными красными огоньками. Ни звука вокруг.

В окне второго этажа горел свет. Я бросился обратно в дом и побежал по крутой лестнице. Там в моей комнате сидела Томика и рассматривала мои фотографии в альбоме.

– Где мама? – спросил я.

Томика ответила не сразу.

– Она пошла… прогуляться.

Я осторожно взглянул на сестру и тут же забыл обо всех проблемах.

– В чем дело, Томика? – Я нежно коснулся ее блестящих черных волос. – Что там такое?

В альбоме была моя фотография, снятая в тот день, когда я выиграл чемпионат среди планеристов, – мое расплывшееся в гордой улыбке лицо. Крошечная слезинка упала и затуманила эту улыбку. Томика плакала.

Когда моя сестренка плакала, ее лицо становилось каким-то неземным.

– Томика, – почти прошептал я. – Что случилось? Ты не должна плакать!

Отложив альбом в сторону, я сел рядом с ней. Томика сжала мои руки и посмотрела мне в глаза. Это мгновение длилось очень долго. Мы сидели неподвижно и смотрели друг на друга, пока Томика не начала покачивать головой.

– Мой маленький брат… мой маленький братик…

У меня ком застрял в горле. Было такое ощущение, будто кто-то сильно нажал мне пальцем на кадык.

– Томика, – еле выговорил я, – что… что я могу сделать?

Я вдруг хлопнул себя ладонями по лицу и глубоко вздохнул. Так можно было отогнать подступавшие к глазам слезы. Сестра обняла меня и прижалась ко мне щекой.

– Нет, нет, – прошептала она, – ты не просто маленький братик. Ты еще ребенок!